— Очень нужно… — пробормотал я.
— Зачем мы здесь? — осторожно спросил вургр.
— Свежий воздух. Зеленая травка. Полное успокоение для души.
— Разве у ниллганов есть душа? — хмыкнул он. — Конечно же, нет. Я пошутил.
Вургр осторожно подобрал под себя ноги и угнездился на почтительном расстоянии. Это он в гончарне, при Оанууг, мог хорохориться. Оставаться наедине со мной было ему не по сердцу.
— Я не люблю всего этого, — сказал он. — От свежего воздуха у меня кружится голова. Отвык, наверное. Раньше мог спать на голой земле, укрывшись какой-нибудь шкурой. Теперь мне спокойнее зарыться в звериную нору. Я открою тебе секрет. Запомни, еще пригодится — я у тебя не последний вургр. Ночью мы беспомощны, как дети. Чтобы найти жертву, нам нужно вылезть из норы, войти в город, долго рыскать по его улицам. И все это время — на открытом воздухе. От этого разламывается голова, плавятся и каплют из ушей остатки мозгов. Если бы дозорные не трусили, ни один человек не погиб бы от рук вургра… И солнце я ненавижу. От его света у меня чешется тело.
Я покосился на его серое лицо в обрамлении добротной, ухоженной бороды. И в самом деле, по меньшей мере полгода этой кожи не касались прямые солнечные лучи.
— Извини, — сказал я. — Хотелось сделать тебе приятное. — Ты измучил меня, ниллган. Мой слабый разум когда-нибудь лопнет от твоих загадок… Зачем тебе делать мне приятное? Жаль, что той ночью ты не прикончил меня. Это было бы приятно всем. И твоей женщине, которая ночами не спит от страха передо мной, что бы мы оба ей ни толковали, ибо слова мужчины всегда недоступны пониманию женщины. Она трясется, как желтый лист на умирающем дереве, и шлет молитвы первоматери Эрдаадд, чтобы та наутро привела тебя к ее порогу. Было бы приятно и тебе, которому претит добывать для меня свежую человеческую кровь в подземельях Эйолудзугг. И твоему хозяину Луолруйгюнру, который надеется, что я оставил его в покое…
— Разве ты не отступился от своего?
— Это невозможно, ниллган. Подумай сам: что мне еще нужно от жизни? Здоровье? Его я утратил навек, едва только вауу сомкнул свои челюсти на моем теле. Богатство? Оно никогда не значило много для меня. Все, что нужно, я и так возьму у этих рабов на рыночной площади. Обмотаю шею тряпкой и возьму… Дети? Открою тебе второй секрет: вургру не интересны утехи с женщинами. Поэтому я никогда не посягну на лоно твоей горшечницы.
— Я не так страшусь за ее лоно…
— Выслушай тогда секрет третий: сытый вургр никому не страшен. В нем пробуждается человек, ему противно даже думать о своем промысле. И вдолби эту мысль горшечнице. Я принесу тебе подходящую палку, если она не разумеет человеческих слов… Что же тогда мне остается? Только одно — власть.
— Престол империи?
— Он самый, ниллган. Но если ты думаешь, что я сколько-нибудь серьезно способен домогаться самой большой кровати в Эйолияме, то ты и вправду безмозгл. Даже если произойдет чудо, Солнцеликий издохнет, а я опережу всех… того же Одуйн-Донгре… Я не проживу и дня, как меня загрызут юруйаги. Они — те же вургры, только их алчность не зависит от голоса желудка. Эта свора выпьет кровь из всякого, кто окажется на престоле. Пока все они согнаны в одну казарму Эйолудзугг — они заодно. Но каждый, кто возвысится над ними, обречен отныне быть их добычей. Ты, должно быть, не знаешь, что Элмайенруд даже во сне не расстается с мечом. Он потому и удержался во главе своры, что умеет спать с открытыми глазами и стрелять из арбалета на любой шорох прежде, чем разглядеть, кто же там шуршит… О! Кажется, я придумал, что могло быть мне особенно приятно.
— Что же? — полюбопытствовал я. — Давай захватим Эйолияме!
Я расхохотался. Серые губы вургра тоже дрогнули в слабой улыбке.
— Как это?
— Чего проще! Ты берешь на себя юруйагов, прежде указав мне дорогу в покои Солнцеликого. Поверь, мне даже меч не понадобится: Луолруйгюнр от страха захлебнется в собственном жидком говне, когда увидит перед собой живого вургра… И престол будет моим. Ты повергнешь свой меч к моим ногам. У нас хорошо получится.
— Хорошо — для кого?
— Для меня. Мне не нужно будет жить среди рабов, самому прикидываться рабом, чтобы сохранить мою драгоценную жизнь. Ведь я — тоже сын императора! Потом — для тебя. Что ты теряешь? Бездарного, слабовольного сумасброда, обуреваемого причудами и капризами. А что обретаешь? Мудрого и сильного вождя. К тому же, я сделаю тебя не просто ниллганом, но и верховным жрецом.
— И сбудется мечта идиота, — фыркнул я. — Что? — не понял вургр.
— А еще для кого?
— Разве мало? Я не помню случая, чтобы юруйаг, домогаясь трона, думал о ком-то помимо себя.
— Я тоже… Хорошо, что дальше?
— Дальше? — он смутился, почесал бороду. — Дальше я еще не придумал.
— Дальше вот что, — сказал я. — Все наемные убийцы со всех сторон света сговорятся и накинутся на тебя. Это сейчас каждый прорубает дорогу к престолу только для своего повелителя. Но когда на престоле окажется вургр, сначала они захотят очистить святое место от скверны. А уж потом станут разбираться между собой… Узнав о смерти Луолруйгюнра, на дворец приступом пойдет войско во главе с Эойзембеа-Беспалым, потому что никого другого над собой этот убийца не признает. Во всяком случае, пока ему не отсыплют больше, чем покойный. У тебя есть чем вознаградить Беспалого? И, между прочим, всех его сотников?. Одновременно с юга и востока сюда ринутся бешеные племена буммзигган, потому что некому будет стеречь рубежи, а в мутной воде можно выловить крупную рыбу, и вожди этих людоедов не так глупы, чтобы того не понять. А ведь я ни слова еще не сказал о верховном жреце Дзеолл-Гуадзе…
Вургр нагреб в пригоршню земли вместе с травой, поднес к лицу.
— Странно, — промолвил он задумчиво. — Это не вино, не мускус, не драгоценный камень. Всего лишь чья-то невесть когда перегнившая плоть. Что в ней особенного? Отчего все рвутся обладать ею? Ведь одному только жадному никчемному сорняку есть корысть в том обладании… Ты задал мне задачу, ниллган. Трудную задачу. Но поверь, скоро я сообщу тебе решение.
— О чем ты? — спросил я рассеянно.
— О приятном, — помедлив, ответил вургр.
«…Сказал Гзуогуам, вытирая меч о шкуру медведя: „Здесь поставлю свой шатер, разведу свои костры,
Выгоню свои стада, выкую новый наконечник своему копью. Здесь пошлю врагов своих сеять зерно в землю,
Чтобы взрастили они пропитание мне и моим воинам, А что останется — пусть возьмут себе,
Ибо голодный раб все равно что голодный шакал, Он смотрит не в глаза хозяину, а на горло его,
