Достоевский один из первых предвидел такую опасность. Жизнь и смерть даже одного человека он считает величайшими событиями вселенского масштаба. От земли к небу тянутся незримые нити, которые в момент смерти не только не прерываются, но становятся намного прочней, чем были при жизни.
Третьего ноября эта истина открылась герою фантастического рассказа "Сон смешного человека". Темной ночью он взглянул на небо.
"Небо было ужасно темное, но явно можно было различить разорванные облака и между ними бездонные пятна. Вдруг я заметил в одном из этих пятен звездочку и стал пристально глядеть на нее. Это потому, что звездочка дала мне мысль: я положил в эту ночь убить себя".
Замысел осуществился, и вот самоубийца в могиле, но он все слышит и чувствует. Однако по законам мистерий воскресения, уже известных читателю по первой главе, могила разверзается и оживший летит "в страшной темноте", несомый неким неведомым существом. Вскоре появился свет в конце туннеля. "Я увидел в темноте одну звездочку" - это была та самая звезда, которая послала на землю мысль о самоубийстве.
"Мы неслись в темных и неведомых пространствах. Я давно уже перестал видеть знакомые глазу созвездия. Я знал, что есть такие звезды в небесных пространствах, от которых лучи доходят на землю лишь в тысячи и миллионы лет. Может быть, мы уже пролетели эти пространства".
И тут с героем произошло нечто совершенно неожиданное для физики и космологии XIX века, когда творил Достоевский:
"И вдруг какое-то знакомое и в высшей степени зовущее чувство сотрясло меня: я увидел вдруг наше солнце!.. И неужели возможны такие повторения во вселенной, неужели таков природный закон?" Он увидел изумрудную звездочку это была точная копия нашей земли.
В примечаниях сказано, что Достоевский придавал этому сну особое пророческое значение, а попросту говоря, верил в его реальность.
Тут, конечно, ничего особенного нет, мало ли кто во что верит, но удивитесь вместе со мной: в настоящее время во вселенной открыты звезды, как бы передразнивающие друг друга.
"Астрономы были удивлены, обнаружив в созвездии Большой Медведицы... объекты, у которых одновременно были практически одинаковые спектры... Подобное же явление вскоре было обнаружено в другом месте неба" (Владимиров Ю. С. Пространство, время, гравитация. М., 1984).
Предсказанный Эйнштейном в 1936 году эффект гравитационной линзы позволил сфотографировать галактики, находящиеся друг от Друга на расстоянии в миллиарды световых лет и при этом в точности повторяющие друг друга. Кроме того, в научной печати появились сообщения о возможном существовании двойника нашего солнца - звезды, невидимой глазом; и, наконец, о планетной системе, подобной нашей, находящейся где-то вблизи.
Я не собираюсь вникать в детали. Не так важно, окажутся эти сообщения реальностью или сослужат свою службу науке в качестве рабочих гипотез. Важно, что Ф. М. Достоевский видел в своем фантастическом сне то, что сегодня является не фантастикой, а научной гипотезой. После этого надо обладать избыточным запасом несокрушимого скепсиса, чтобы не заподозрить в космической фантазии писателя отблеск какой-то, пока что смутно воспринимаемой нами реальности.
И снова я убеждаюсь в том, что существует некий параллелизм между строением мира и внутренним миром человека. Сегодня нельзя решать земные проблемы, не поднимая глаз к звездному небу, не размышляя о бесконечности мироздания. Опыт русской классической литературы говорит о невозможности такого подхода. Космос стал грандиозной метафорой, литературной реальностью, символом красоты и могущества человеческого духа.
Желая принизить человека, Свидригайлов в беседе с Раскольниковым говорит о вечности и бесконечности мироздания, как о баньке, где пауки по углам паутину ткут. Однако есть у Достоевского и другой образ - бездна в "квадриллион лет".
"Был... на земле один такой мыслитель и философ, все отвергал, законы, совесть, веру, а главное - будущую жизнь. Помер, думал, прямо во мрак и смерть, ан перед ним - будущая жизнь. Изумился и вознегодовал: "Это, говорит, противоречит моим убеждениям". Вот его за это и присудили... чтобы прошел он во мраке квадриллион километров... и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему откроются райские двери и все простят... Ну, так вот этот осужденный на квадриллион постоял, посмотрел и лег поперек дороги: "Не хочу идти, из принципа не пойду!" ...Пролежал почти тысячу лет, а потом встал и пошел.
- Вот осел-то! - воскликнул Иван... Не все ли равно, лежать вечно или идти квадриллион верст? Ведь это биллион лет ходу?
- Даже гораздо больше... Да ведь он давно уже дошел, и тут-то и начинается анекдот.
- Как дошел! Да где же он биллион лет взял?
- Да ведь ты думаешь все про нашу теперешнюю землю! Да ведь теперешняя земля, может, сама-то биллион раз повторялась: ну, отживала, леденела, трескалась, рассыпалась, разлагалась на составные начала... ведь это развитие, может, уж бесконечно раз повторяется и все в одном и том же виде, до черточки".
Ох уж эта бездна ледяная, всезамерзающая, как пугала она начиная с XVIII века, сколько в ней ужаса, а ведь нет её на самом деле. Блефом оказалась и теория тепловой смерти мира по аналогии с остывающим самоваром, и бесконечные абсолютные пространства с бесконечным абсолютным временем оказались призраками, фантомами. Побеждена была бездна в 1910 году с выходом в свет специальной теории относительности.
Даже как-то жалко расставаться с восхитительным образом смерти, который открывался человечеству в категориях ньютоновской физики.
Сначала был восторг, упоение:
Открылась бездна звезд полна,
Звездам числа нет, бездне дна.
Потом в том же стихе Ломоносова слышно смятение. Каково же место человека в бесконечности мироздания?
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкой прах,
В свирепом, как перо, огне,
Так я в сей бездне углублен
Теряюсь, мысльми утомлен!
Конечно, поэт не может смириться с тем, что человек стал песчинкой в мироздании, и, продолжая размышления Ломоносова, Гавриил Романович Державин так скажет в начале XIX века о месте человека в бесконечном пространстве космоса:
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей ты телесных,
Где начал ты духов небесных
И цепь существ связал всех мной.
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь - я раб - я червь - я 6ог1
