– Это очень странный подарок, – покачал головой Менелик. – Я даже не знаю, добром или злом отплатил тебе спасенный… Впрочем, со временем ты сам это поймешь.
Гумилев с неожиданной для себя поспешностью выхватил у поручика фигурку и сжал в кулаке. При этом он сильно укололся, но продолжал сжимать ее, чувствуя, как кулак наполняется горячей кровью. Скорпион словно бы пульсировал в ней, но от странного ощущения Гумилева отвлек негус. Он велел принести из своей спальни кувшинчик с остатками яда и подал его толстому фитаурари.
– Пей, – велел он властным голосом. – Эйто Легессе погиб, как воин, в бою. Ты недостоин такого, ты пытался отравить меня тайно. Потому – пей. Пусть люди видят, что бывает с теми, кто хочет обмануть негуса негести.
Джоти Такле обвел толпу умоляющим взглядом, потом глубоко вдохнул и принял кувшинчик. Приосанившись, он осушил его одним глотком, тут же схватился за горло и упал. Агония была короткой, на толстых губах выступила розовая пена, глаза закатились...
– Мои враги милосердны, – кивнул негус удовлетворенно. – Вижу, что я бы умер от этого яда быстро.
Потом он повернулся к Гумилеву и сказал с большим сожалением:
– Я не могу взять тебя с собой, хотя и дважды обязан тебе жизнью. Не буду объяснять почему – ты и сам понял. Отправляйся домой, тебе уже есть о чем складывать стихи.
Тяжело ступая, Менелик ушел в свою опочивальню. Курбанхаджимамедов помог Гумилеву подняться и повел его в комнату, где уложил в постель и напоил своим излюбленным шустовским – судя по всему, запасы коньяка у поручика имелись солидные.
– Раз уж негус велел вам ехать домой – возвращайтесь, – сказал он, – а я двинусь далее, к Булатовичу. Когда вернусь в Россию, непременно вас отыщу. И разожмите наконец кулак – эта штука острая, еще поранитесь.
«Я уже поранился», – хотел было сказать Гумилев, но когда разжал кулак, то увидел, что крови на нем нет. Зато металлическая фигурка скорпиона теперь поблескивала в огнях светильников красным, кровавым отблеском.
– Кстати, эти чертовы факелы все так меняют… Мне только что показалось, что у вас, юноша, глаза стали разного цвета – совсем как у той красотки в меблированных комнатах, – сказал поручик.
Гумилев ничего ему не ответил.
Глава восьмая
Путешествие из Петербурга в Харар
Чем ближе к экватору, тем сильнее тоска. В Абиссинии я выходил ночью из палатки, садился на песок, вспоминал Царское, Петербург, северное небо, и мне становилось страшно, вдруг я умру здесь от лихорадки и никогда больше всего этого не увижу.
Николай Гумилев
– А часто ли вам встречались львы?
– А гиены в самом деле весьма опасны?
– А что вы делали, когда на вас нападали абиссинские дикари?
Вопросы сыпались на Гумилева, словно из рога изобилия.
Это был декабрь 1912 года, а сидел Николай Гумилев в помещении Петербургского университета, и собравшиеся донимали его вопросами, будучи наслышаны об африканских путешествиях.
– Львы в Абиссинии вовсе не бродят по улицам, как почему-то принято думать, – терпеливо и устало объяснял Гумилев. – Чтобы увидеть льва, его нужно искать неделями, поехав в отдаленные провинции. Что касаемо гиен, то они весьма трусливы, едят в основном падаль, и если вдруг решатся напасть на крупное животное, то разве что с большого голода и собравшись в стаю. Людей они и подавно не трогают, боятся оружия.
– А дикари, дикари?! Что же дикари?! – напомнил всклокоченный студент, видимо, обчитавшийся лишку статей про путешествия Стенли и Ливингстона.
– Дикарей как таковых в Абиссинии довольно мало, потому что все племена живут цивилизованно, как и подобает приличным людям, соблюдают все существующие законы, а возникшие споры стараются решать судебным порядком. А уж чтобы напасть на проезжающих путников – этого им и во сне не приснится.
Всклокоченный неприлично фыркнул. Видимо, из беллетристики он знал о нравах и обычаях абиссинцев значительно больше, нежели Гумилев, неоднократно разделявший с ними трапезу и спавший под одним одеялом.
Ответы явно не устраивали и остальных собравшихся, и Гумилев печально подумал, что разрушать легенды значительно труднее, чем их создавать.
За минувшие с последней гумилевской экспедиции в Африку годы произошло множество событий – великих и незаметных, забавных и печальных. К главнейшим из них, несомненно, следовало отнести смерть отца и скорую после того – что делать, коли так вышло – женитьбу на Ане Горенко. Разумеется, про Фатин он ей ничего не рассказал…
После свадьбы молодые уехали в Париж, а осенью того же 1910 года, устав терпеть многочисленные обиды со стороны Анечки, или Аники, как он ее теперь называл, Гумилев предпринял новое путешествие в Африку, побывав на этот раз в самых малодоступных местах Абиссинии. И в тот же год, столь богатый на разное, вышла третья книга стихов Гумилева, наконец-то принесшая ему широкую известность – «Жемчуга».
А совсем недавно родился сын Левушка.
Гумилев часто думал над этим рождением новой жизни, в котором он принял самое непосредственное участие, и признавался себе, что не понимает до сих пор, что с этим делать.
Он любил сына – просто не знал, как его любить. К тому же его жена, Аника, начинала казаться ему чужой. Слишком чужой с ее монашески строгим лицом, серыми неулыбчивыми глазами, со стихами, которые он ценил, но которые давно уже были явно не о нем и вдохновлены не им…
Ахматова чаще молчала, чем говорила, и к сыну относилась ровно так же, как к мужу – почти никак. Может быть, именно поэтому Гумилев стал уделять еще больше внимания творчеству и внутрилитературным интригам и скандалам. Хотя и здесь не обошлось без Ахматовой: именно она вместе с Гумилевым, Мандельштамом, Городецким, Зенкевичем и Нарбутом числилась в основателях нового и весьма спорного литературного течения под названием «акмеизм».
…Его вывел из задумчивости бархатный голос профессора Жебелева, поинтересовавшегося:
– А что бы вам, батенька, не пойти с рассказом о своем путешествии в Академию наук? Я готов оказать содействие. Возможно, вам и денег на очередную экспедицию выделят, и с организацией помогут… Не так уж много, знаете ли, желающих. А у вас уже и опыт, и связи кое-какие.
Гумилев сразу же представил себе громадное белое здание с внутренними дворами, лестницами, переулками, целую крепость, охраняющую официальную науку от внешнего мира. Служители с галунами допытываются, кого именно он хочет видеть, а окончательным ответом становится то, что Академия не интересуется частными работами.
