Но в любом случае связываться с ним дольше я не хотел. Уж лучше клянчить милостыню в подземном переходе. Думаю, что на инвалидную коляску моя родня разорится.
– Прошу немедленно выписать меня из этой богадельни! – решительно заявил я. – Хватит! Спасибо, как говорится, за все!
– Выписать? Вас? – на физиономии Котяры отразилось глубокое недоумение. – К сожалению, это невозможно. Ваша медицинская карта вместе со свидетельством о смерти давно сдана в архив. Поймите, молодой человек, вы не существуете. Да вам удалось выторговать у судьбы несколько лишних месяцев. Будьте довольны и этим. Но все хорошее когда-нибудь кончается… Марья Ильинична, приступайте к эвтаназии.
Мою правую руку немедленно пристегнули к койке, а рот запечатали клейкой лентой. Женщина с бледным, бескровным лицом взяла со столика один из своих шприцев и, цокая каблучками, направилась ко мне.
Вот, оказывается, каков подлинный облик смерти! Вместо савана – белый халат, вместо ржавой косы и песочных часов – одноразовый шприц. Сходство только в морде – мертвенная бледность, пустые глаза, оскал изъеденных временем зубов…
Иголку она всадила мне в вену со всего размаха, как кинжал. Конечно, зачем церемониться со смертником? Ну и гад все же этот Котяра! Мог бы свои грязные делишки и втихаря провернуть… А то устроил чуть ли не публичную казнь…
Первым на яд отреагировало зрение. Сначала пропали краски, а потом стало стремительно темнеть, как это бывает при солнечном затмении. В ушах загудели трубы Страшного суда. Сознание угасало.
Смерть, которую я столько раз тщетно призывал, явилась ко мне сама, аки тать в ночи… Смириться? Сдаться?
Нет, меня так просто не возьмешь! Пусть тело идет в могилу, а все, что составляет основу человеческой личности – сознание, память, страсти, – отправляется в странствие по душам бесконечной череды предков.
Такую возможность подлец Котяра не предусмотрел (а может, наоборот, предусмотрел, и я продолжаю сейчас участвовать в каком-то загадочном спектакле, пусть и в совершенно непонятной для меня роли).
Но рассуждать и рефлексировать уже поздно… Надо уходить, спасаться…
«Уйти, уйти, уйти…»
Падение в бездну! Падение столь стремительное, что суровый наждак веков сдирает с меня телесную оболочку столь же беспощадно, как встречный поток воздуха сдирает одежду с человека, падающего из поднебесья.
Где я сейчас? Сколько поколений пращуров миновало? Не пора ли уже остановиться, дабы не оказаться в шкуре динозавра или в панцире ракоскорпиона?
Да не так-то это просто! Оказывается, что инерция существует не только в пространстве, но и во времени. Сильно же напугала меня эта бледная баба! Наверное, Котяра рассчитывал именно на такой эффект. Никогда не думал прежде, что жизнь может показаться мне такой дорогой.
Нет, страх смерти лежит не в области сознания. Он из числа темных первобытных инстинктов, доставшихся человеку в наследство от зверей и рептилий.
Эгиль Змеиное Жало, норвежец
Все, финиш! Духота и вонь. Это единственное, что я пока ощущаю. Чужое сознание (а в принципе, не такое уж и чужое, иначе бы я в него не внедрился) спит. Спит в буквальном смысле этого слова. Храп стоит такой, что хоть святых выноси.
Хотя откуда здесь взяться святым? Не иначе как я угодил в каменный век.
И все же я потревожил сон своего дальнего предка. Похоже, он начинает просыпаться. Лучше всего забиться в какой-нибудь сокровенный уголок его сознания и там отсидеться. Изучить, так сказать, обстановку.
Странное это чувство, когда вокруг да около тебя начинает просыпаться целый мир, чем по сути дела является любое зрелое человеческое сознание. Ощущаешь себя чем-то вроде альпиниста, в сумерках взобравшегося на горный пик. Еще минуту назад ты ничего не видел, хотя и волновался в предчувствии некоего грандиозного зрелища, но вот заря осветила небо, ветер разгоняет туман, и перед тобой открываются все новые и новые перспективы, пусть даже непонятные и пугающие.
Все, молчу… Предку что-то не нравится.
Ну и сон! Опять проклятые ведьмы-дисы всю ночь терзали мою душу. Опять мордатое чудовище, похожее на злобного великана Сурта, нагоняло страх, от которого холодеют члены и лопаются сердца.
И за что мне такое наказание? От людей покоя нет, так еще и боги ополчились… Или во всем виновато пиво? Уж больно много его было вчера выпито.
Вспомнив о пиве, я пошарил вокруг в поисках ковшика, который накануне предусмотрительно захватил с собой. Но разве позарез нужная вещь сыщется вот так сразу, да еще в темноте? Попадались мне то скомканные овчинные одеяла, то обглоданные кости, то голые женские ляжки. Да, повеселились…
– Эй, Офейг! – Я швырнул в дверь первое, что подвернулось под руку, кажется, чей-то башмак. – Где ты, собачий сын!
Почти сразу в спальню вошел старый слуга Офейг Косолапый, взятый в дом еще моим отцом. В одной руке он нес светильник, где в тюленьем жиру горел фитиль, а в другой – ковш с пивом.
– Не злословь с утра, а то удачи не будет, – буркнул он.
– Прокисло, – сказал я, опорожнив ковш. – Вели достать из погреба свежего.
– Прикончили вчера все пиво, – ответил Офейг без тени почтения. – Разве ты забыл?
– Тогда пошел прочь! И приготовь мне ратные одежды.
– Все уже давно готово. Меньше спать надо. Да и девок ты зря испортил. Все можно было миром решить.
– Не твоего ума дело, старый мерин!
Нынешней ночью постель со мной делили две девки-заложницы, правда, не по своей воле. Закон я нарушил, тут спору нет. Но ведь не в первый же раз. Когда-нибудь придется за все ответ держать.
Были они обе из рода Торкеля Длиннобородого, моего давнего врага. Это с их братьями нам предстоит сегодня сразиться. Одну, кажется, зовут Аста, а вторую – Сигни.
Интересно, с кем из них я совокуплялся сегодня ночью? Или с обеими сразу?
– Эй! – Я содрал с девок овчину, которой они прикрывались. – Вставайте! Не у себя дома на полатях!
Одной, судя по пышной заднице, уже пора было замуж. Вторая выглядела совсем еще девчонкой. Ноги, как у жеребенка, кошка между ними проскочит.
Обе таращились на меня, как волчата. Надо бы перед боем с ними всласть позабавиться, да времени нет – дружинники за окном уже гремят оружием.
Я накинул на голое тело просторную рубаху и велел старшей из сестер:
– Завяжи рукава.
Она до самых глаз натянула на себя овчину и злобно прошипела:
– Петлю бы я на твоей шее завязала, душегуб.
Вся в отца. Тот тоже хулил меня последними словами, даже когда издыхал. Скоро увидим, в кого уродились его сыновья.
– Хватит дуться, – сказал я примирительно. – Сегодня будет славный день. Встретишься со своими братьями. Или они увезут тебя домой, или ты схоронишь их в могиле.
