Бледные создания с зелеными светящимися глазами кидаются на него. Он убивает их с легкостью, голыми руками и продолжает путь.
Когда на него вновь нападают, он отталкивает их в сторону, пробиваясь сквозь них, но не убивая, так как ему надо время, чтобы подумать.
Он говорит:
— Вам было бы неплохо обдумать возможность иметь части самих себя, которые могли бы выдержать уничтожение ваших тел, и назвать эти гипнотические части душами, чтобы долго не спорить. Вот тогда, начиная с предположения, что…
Но они вновь кидаются на него, и ему приходится прикончить их всех.
— Жаль, — говорит он и произносит Молитву Вероятной Смерти.
Продолжая идти вперед, он наконец приходит в назначенное место.
И там остается стоять.
У Врат Подземного Мира…
На Валдике…
— Вот я и прошел через весь Ад. Я наполовину неуязвим. Должно быть, это перчатка Сета. Странно, что она покрывает меня лишь наполовину. Но, возможно, я больше человек, чем был он.
Смотрит на свой живот.
— А может быть, и нет. Но сила, в ней заключенная… Могущественный! Победить тех, у кого грязные души, и потом обратить их — возможно, поэтому была она вложена в мои руки. Божествен ли Тот? Честно говоря, не знаю. Странно. Если он божествен, тогда я совершил ошибку, не доставив эту перчатку ему. Если, конечно, таковым не было его тайное желание.
Смотрит на свои обтянутые руки.
— Могущество мое сейчас безгранично. Как мне использовать его? Весь Валдик могу я переделать этим инструментом со временем. Но он послал меня со специальным поручением. И все же…
Улыбается. (Перчатка не покрывает его лица.)
— А что, если он божествен? Сыновья, которые зачинают своих отцов, вполне могут быть богами. Я вспоминаю миф о Рае. Знаю, что эта похожая на змею перчатка может указывать на Запретное.
Пожимает плечами.
— Но сколько добра можно сделать с ее помощью… Нет! Это ловушка! Скольким мирам мог бы я принести пользу… Да, я это сделаю! «И пусть разверзнется сам ад!», как говорит Брамин.
Но когда он поворачивается, его затягивает водоворот, слова застревают в горле, а тело падает в широкий, пустой, холодный колодец.
Позади него шевелятся тени, Валдик судорожно дергается и куда-то проваливается, ибо Принц отозвал его домой.
…Но Оаким Скиталец надел свои башмаки и сейчас поднимается, стоя в воздухе и смеясь. С каждым его шагом луч лазера вырывается из храма и смешивается с раскатами грома. Стражники и молящиеся низко склоняются перед ним.
Оаким бежит по стене и останавливается на потолке.
За спиной Брамина появляется зеленая дверь.
Оаким опускается и проходит сквозь нее.
Брамин следует за ним.
— Хайль! — неуверенно восклицает один из священников.
Но пьяные от наркотиков стражники с копьями поворачиваются и протыкают его.
Когда-нибудь, много веков спустя после этого чудесного исчезновения, галактика могущественных воинов выступит в поход в поисках Святых Башмаков.
А тем временем алтарь пуст и идет вечный дождь.
На Марачеке, в Цитадели, они стоят все вместе, думая о том, что с каждым произошло.
— У меня Башмаки, — говорит Оаким. — Ты можешь забрать их себе в обмен на мое имя.
— А у меня перчатка, — говорит Мадрак и отворачивается.
— А у меня жезл, — говорит Гор, и он выпадает у него из рук.
— Ты не забрал его у меня, — говорит Принц, — потому что он изготовлен не из материи и не из той субстанции, которую ты мог бы контролировать.
И ум Принца приоткрывает завесу перед внутренними глазами Гора.
Гор делает шаг вперед, его левая нога длиннее правой, но он совершенно ровно стоит на теперь уже неровном полу, окно горит, как солнце, за спиной Принца, а Железный Генерал стал золотым и течет, Брамин горит, как свеча, а Мадрак становится толстой куклой, качающейся на резиновом шнурке, стены вокруг воют и пульсируют в одном и том же четком ритме с музыкой, которая исходит из пола в конце туннеля, который начинается окном и, горя, идет к тому месту, где теперь лежит жезл, выросший до чудовищных размеров, но оставшийся слишком прекрасным для того, чтобы находиться в вечности башенной комнаты в Цитадели Марачека в Центре Средних Миров, где Принц выкормил свою улыбку.
Гор делает еще один шаг, и тело его становится для него прозрачным, так что он немедленно видит все, что происходит внутри него, и это страшно.
Ах, луна как лампа светит,
негритянка, словно ночь,
перед нею я в ответе,
что она со мной не прочь.
Ковер из дней она мне стелет,
пройтись вдвоем когда-нибудь,
на небе в пустоте постели
себе прокладывая путь,—
говорит голос, странно похожий и все же не похожий на голос Брамина.
И Гор поднимает руку против Принца.
Но Принц держит его кисть так, что все горит.
И Гор поднимает другую свою руку против Принца.
Но Принц уже держит вторую руку так, что все мерзнет.
И он поднимает руку, по ней проходит электрический ток.
И он поднимает еще одну руку, и она чернеет и отмирает.
И он поднимает еще сотню рук, и все они превращаются в змей и дерутся друг с другом, и он шепчет:
— Что случилось?
— Таков мир, — говорит Принц, — на который я перенес вас.
— Нечестно выбирать такое поле для сражения, — говорит Гор, — этот мир слишком похож на тот, что я знаю, такой недалекий и такой чужой, — и слова его разноцветные, как на Блисе, и они круглые и капают с его губ.
— А с твоей стороны неприлично желать мне смерти.
— Я был послан с этим поручением, и к тому же это и мое желание.
— Но тебе это не удалось, — говорит Принц, заставляя его опуститься на колени на Млечный Путь, который становится прозрачным кишечным трактом, охваченным неудержимой перистальтикой.
Запах невозможно вытерпеть.
— Нет! — шепчет Гор.
— Да, брат, ты побежден. Ты не можешь уничтожить меня. Я сильнее. Время прекратить это, отказаться от этого дела и пойти домой.
— Не раньше, чем я достигну своей цели.
Звезды, как язвы, горят в его кишечнике, и Гор напрягает все силы своего тела против калейдоскопа, которым стал Принц. Принц падает на одно колено, но когда он стоит коленопреклоненный, осанну ему поют многочисленные цветы с собачьими мордами, которые цветут на его лбу, как пот, превращаясь в стеклянную маску, которая трескается от вылетающих оттуда молний. Гор протягивает руки к девятнадцати лунам, которые пожирают змеи, и кто же еще может так взывать: О, Боже! — как не сознание: его Отец, сидящий со своей птичьей головой на небесном троне и плачущий кровью.
