Я лежал, забившись в угол, со страхом и содроганием ожидая ночи.
Женщины стали хуже относиться ко мне. Если вначале пытались подкормить, то теперь отбирали последний кусок, и так не лезший в горло.
Тем не менее меня продолжали использовать как производителя.
Естественно, так дальше продолжаться не могло, и я попытался бежать. Меня быстро поймали. С тех пор за каждым моим шагом следили и о бегстве нечего было и думать.
Кроме единственной малютки и её матери, со мной никто не общался. Надо сказать, что женщины пользовались только жестами, будто немые. Я ни разу не слышал живого человеческого голоса. Девочка постоянно около меня возилась. Дабы не забыть родную речь, я попытался научить ребёнка говорить. Её мать это увидела и отняла у меня малышку. Та так истошно плакала и вопила, что пришлось уступить, и девочка обычно играла рядом.
Мать малютки хотела жестами что-то мне втолковать. Я, естественно, не понимал, переспрашивал, пока в отчаянии она не зажала мне рот.
С тех пор я тоже замолчал. Однако стал приглядываться и вскоре научился почти всё понимать по их жестикуляции.
Как правило, по утрам большинство женщин покидало пещеру. Оставалась лишь старуха, моя охрана, да мать с девочкой.
Однажды, когда стражницы и старуха дремали, мать малютки, продолжавшая поддерживать со мной дружеские отношения, жестами стала посвящать меня в тайну их рода.
Только гораздо позже я узнал причину такого откровения…
Когда-то племя Конхиеди – певучих – являлось самым могущественным на этом континенте. Племя процветало. Мужчины были искусными охотниками, женщины – весёлыми певуньями. Ничто не предвещало беды.
Однажды в сезон дождей вместе с молнией на планету опустился огромный огненный шар. Тогда ещё никто не знал, что он принесёт племени, но это было началом конца.
В горах что-то долго гремело и грохотало. Наши люди не любили гор. Там трудно охотиться, там живёт смерть – ползучая и скользкая. Племя никогда не нуждалось в пище. На равнине в изобилии водились животные, росло множество плодовых деревьев.
Вожди племени покидали этот мир глубокими стариками.
У погребального костра последнего вождя Эхта стоял его сын Эхтон. Он был самым молодым и самым красивым из всех вождей со времён существования нашего племени. Их изображения есть в пещере предков. Эхтон был прекрасен, как светило. Его чёрная кожа блестела. Его большие чёрные глаза с длинными ресницами метали молнии. Тёмные локоны вьющихся волос легко касались мощных плеч. Светлый пушок над верхней губой подчёркивал тонкий рисунок рта. Взметнувшиеся вверх концы горделиво изогнутых бровей изящно завершали его портрет.
Несмотря на юность, Эхтон в совершенстве владел всеми видами оружия, умел играть на любых музыкальных инструментах, когда он пел, всё вокруг замирало. Женщины от мала до велика буквально грезили им. Старики уважали за ум и смекалку. Не было охоты, где ему не сопутствовала бы удача. Всегда и всюду он был первым.
Самые лучшие красавицы племени с трепетом ждали его вхождения в пору зрелости.
И вот этот день настал. Три дня и три ночи Эхтон не выходил из пещеры предков, где по обычаю с него делали рисунок в галерее вождей. Там должен был начаться всеобщий праздник. Там он должен был выбрать себе жену.
Обряд посвящения в пору зрелости обязывал Эхтона последнюю ночь провести в пещере наедине с духами предков.
В ту ночь никто не спал. Женщины готовились ритуалу. Умащивали себя душистыми маслами, украшали головы живыми цветами и птичьими перьями. Мужчины разделывали туши для пиршества.
Уже под утро Эхтон присел на камень перед собственным изображением и задумался. Сквозь лёгкий сон он ощутил, как чьи-то тонкие трепетные ладони из-за спины легли на его обнажённые мускулистые плечи.
Открыв глаза, Эхтон с недоумением уставился на белоснежные с голубыми прожилками кисти, белевшие на его тёмной коже.
Юноша замер, сердце отчаянно застучало: неужели духи посетили его? Но почему они такие белые, почти прозрачные, как тот дым, который окутывает костёр усопшего?
Из-за спины раздался лёгкий смешок, и ладони… исчезли с плеч. Эхтон резко вскочил с места и обернулся, – за спиной никого не было… никого и ничего. Снова раздался смех, мелодичный, как звон колокольчика. Эхтон повернулся на звук и обомлел.
У стены рядом с его изображением в лёгком белом одеянии стоял призрак девушки. Бело-голубая кожа, длинные, ниже колен, серебристые волосы переливались при свете факелов. Огромные синие глаза лукаво поблёскивали из-под тонких бровей, взметнувшихся ко лбу, будто крылья взлетающей птицы. Крохотные алые лепестки губ еле заметно улыбались. Нервно вздрагивали ноздри маленького носа.
Эхтон не двигался. Он ждал, ждал, что видение исчезнет. Но оно шагнуло вперёд.
Закреплённый на стене факел сделал её одежду совсем прозрачной, и юноше показалось, что ему навстречу движется обнажённое хрупкое женское тело. Трепетно вздрагивали вытянутые руки. Эхтон прикрыл ресницы, думая, что наваждение растает. Но две прохладных ладони коснулись его лица, пробежали по щекам и, уставшие, замерли на шее.
И видение заглянуло в глаза юноши. Сама вечность была в этом взгляде. Была и осталась, навсегда осталась в глазах молодого вождя. Теперь он знал, знал наверняка, что никогда, до самого последнего мгновения жизни, до самой смерти не забудет этого взгляда.
Внутри похолодело. И сердце вспыхнуло пламенем, пламенем любви всепоглощающей страсти.
Кисти медленно соскользнули с плеч, переместились в его ладонь. Он крепко сжал их, послышался лёгкий стон, пальцы разжались, и ладони легко выпорхнули на свободу.
Очаровательное видение указало ему на камень, где он сидел. Юноша беспрекословно подчинился.
Призрак подошёл к стене, где было изображение Эхтона, встал рядом, плотно прижался спиной к скале. По контуру его одежды, лица, тела забегали цветные искорки.
И через мгновение, отделившись от стены, видение оставило на ней своё изображение в виде выпуклого барельефа. На фоне портретов вождей и Эхтона копия призрака казалась буквально живой.
Юноша переводил взгляд от оригинала на изображение и не мог, почти не мог отличить их друг от друга. Затем девушка-призрак приблизилась к нему и протянула небольшой серебристый диск на тонкой, похожей на её волосы, серебристой нити. Эхтон надел его себе на шею.
Глаза призрака блеснули, и он растаял в воздухе. Эхтон заметался по пещере, разыскивая исчезнувшее видение. Никого! Никаких следов. Только на стене рядом с его изображением одухотворённо, словно из плоти и крови, призывно улыбалось лицо незнакомки.
