– Перестань издеваться!
– Ты Строкову спасибо скажи. Он везде действовал от твоего имени. По поручению нового начальника и свою последнюю группу организовал. Так что это мы с тобой знаем, как было дело, остальные считают, что ты и Строков действовали как одно лицо…
– Я знаю. Можешь не продолжать.
– … Что ты и Строков спасли поселок от лавины, – все-таки продолжил Попов. – И, в сущности, это так и есть. Потому что в последний момент ты все же сделал, что мог, что считал возможным сделать, и даже частично тебе удалось обезвредить лавину, уменьшить ее массу. Поэтому наш разговор идет в другой плоскости. Может, я даже и не имел бы права как начальник говорить с тобой об этом. И говорю, собственно, за Строкова как твой бывший друг. Надеюсь, ты меня поймешь правильно.
– Я тебя понимаю.
Сергей вдруг почувствовал некоторое облегчение после этих его слов о бывшей дружбе, точно теперь Попов уже не имел больше права судить его. В сущности, он и раньше его не имел. И никто, кроме него самого, да, пожалуй, Строкова, не имел на это права. Потому, что, в конце концов, это именно Строков сделал за него всю работу. Сделал – и исчез со сцены, предоставив другим пожинать плоды своих трудов.
«Собственно, он не в плодах нуждался. В результате. И не уезжал так долго потому, что не доверял мне, не мог оставить на меня это свое основное дело. Лавину он мне так и не передал».
– За откровенность – спасибо, – сказал он вслух. – Станцию когда будешь принимать?
– Да хоть завтра, если ты настаиваешь.
– При чем здесь мои настояния?
– При том, что это ты сам будешь решать, сдавать тебе станцию или нет. Это твое личное дело. Никто не может заставить тебя здесь остаться, и никто не просит уезжать. Вот разве Строков…
– Что, Строков?
– Он хотел, чтобы ты остался на этой должности.
– Он тебе говорил?
– Говорил.
– Хорошо. Я подумаю.
– Ну и что теперь будет, Сережа? Что ты решил?
– Ничего не будет. Назначат нового начальника. Может быть, Строков найдется. А я буду искать другую работу. Займусь диссертацией. Мы с тобой уедем отсюда. Поженимся. Начнем налаживать новую жизнь.
– Тебе ведь не хочется уезжать…
– Я сам еще этого не знаю, а ты знаешь. – А я знаю. Так и должно быть.
Они надолго замолчали. В звенящем от тишины воздухе незаметно родился звук. Он был сродни тишине – такой же тоненький, чуть слышный – и только потом стал громче, уверенней. За стеной завелся сверчок. Тоже, наверно, почувствовал совсем близкую весну, которая наконец и сюда добралась. Развернулась уже в полную силу. Из открытой форточки впервые не тянуло холодом. Синий сумрак за окном постепенно редел.
Если несколько раз проснуться так рано, может быть, удастся понять, почему Строков любил часы перед самым восходом солнца. Он что-то говорил об этом, но сейчас Сергей никак не мог вспомнить, что именно.
– Помнишь, как ты ждал конца месяца, чтобы уехать?
– Помню. Что-то во мне изменилось.
– Вот. И я это почувствовала. Здесь, наверно, со всеми так происходит. Мне Строков говорил, что в этих местах на человека падает тень Земли и люди становятся другими…
«Строков… Строков… – подумал Сергей. – Мне теперь всю жизнь от него не избавиться…»
И ничего не сказал вслух, потому что сам еще не решил, хорошо это или плохо.
А за окном ослепительная полоса восхода надвое расколола горизонт. Медленно опускаясь, висела над станцией, над горами, надо всем просыпающимся миром, огромная тень Земли, словно хранящая в своей глубине рыжие от рассвета пятнышки звезд.
