— Нетрудно придумать после моих объяснений, — заметила Анна Львовна скептически.
Но лицо профессора выражало живой интерес:
— За какую руку тащили Сашу? За какое плечо трясли?
— За эту! — Юля ткнула себя в правое плечо. — За правую. И вытащили направо.
— Вот вы и напутали, милая, — вмешалась докторша. — Шофер сидит слева, его налево должны были вытаскивать. Не хватило у вас воображения.
Профессор остановил ее жестам.
— Припоминайте, дарование, все детали. Сашу из-за руля вытаскивали направо?
Юля придирчиво проверила картинки, мелькнувшие в мозгу больного.
— Руля он не вспоминал. В памяти было: трясут за плечо, перед глазами стекло, за стеклом темные кусты. Почему кусты? Наверное, машина стоит боком, носом к кювету. Кювет, освещенный фарами. И это крысиное лицо. Больше ничего. Нет, руля не было.
Профессор забегал по кабинету в непонятном волнении. Потом остановился, выхватил из портфеля фотографию.
— Последнее испытание. Который?
На фото был изображен выпуск какого-то училища. Как водится, в среднем ряду сидели на стульях преподаватели. У их ног лежали, рядом с ними сидели, а за спиной стояли парни в черных форменных куртках. Юля без труда нашла Сашу в заднем ряду, а крысиную мордочку среди лежащих на переднем плане;
— Вот он!
Профессор развел руками:
— Ну, дарование, что-то в вас есть. Этого вы не могли знать, этого я сем не знал до сегодняшнего утра. Следователь мне по телефону сказал. Именно так и размотали. Кто-то из деревенских припомнил, что Сашу вытаскивали из кабины через правую дверцу, стало быть, едва ли он сидел за рулем, а если не он был за рулем…
Круто повернувшись на каблуках, Леонид Данилович подошел к всхлипывающему больному, положил ему руки на плечи:
— Встань, Саша. Слушай меня внимательно. Ты не виноват, Машину вел Дроздов, твой напарник. Это он сшиб Надину маму, Дроздов, а не ты. Сшиб и хотел свалить вину на тебя. Но его изобличили, он признался. Ты не виноват. Можешь вернуться в колхоз. И Надя на тебя не обиде. Ты не виноват.
— Да ну? — сказал больной. — Это правда, доктор?
Исцеление произошло на глазах, словно врач был чудотворцем. Плаксивая гримаса обиженного ребенка сползла с лица мужчины, сползла словно маска, словно бумажка с переводной картинки, мимика стала нормальной, голос твердым с ясным раскатистым «р». Так клоун, сойдя со сцены, стирает шутовской грим, балаганная роль кончена.
— Уведите и дайте снотворного, — распорядился профессор.
Анна Львовна бурно восхищалась и превозносила профессора, Леша пожал ему руку, сестры смотрели с умилением. Юля подумала, что не будь Педагогического, пошла бы она в Медицинский, стала бы врачом и лучше всего психиатром. Такое великое дело — помогать больным встать на ноги, нечеловека сделать человеком. Не в том ли смысл папиного аппарата, чтобы помогать медикам? Впрочем, сегодня не аппарат помог. Истину раскопал следователь, а профессор излечил.
И тут Леша вторгся в паузу:
— Леонид Данилович, но вы собирались показать работу вашего ума.
— Да — да, собирался. Собирался, обещал и выполню. За удачу не ручаюсь, но усилия приложу. А вы, Анна Львовна, подберите мне какого-нибудь новичка, из тех, кого я еще не обследовал. Желательно сомнительный случай. Есть у вас сомнительные, Анна Львовна?
Докторша засуетилась с готовностью:
— Есть, Леонид Данилович, как бы нарочно для вас, Леонид Данилович. Ярко выраженные симптомы: манерность речи, разорванность мышления, бредовые сверхидеи, лжеузнавание. И вместе с тем адекватная мимика, открыт, социален, в быту опрятен, чистит зубы… Приведите Стодоленко из девятой палаты, сестра.
— А вы, дарование, приготовьтесь, — сказал профессор, садясь подле Юли. Старайтесь следить за мной, не за больным. Ну, если за двумя умами уследите, тоже не скверно. Но что у больного заметите, не говорите… Про себя держите. Запоминайте, потом скажете.
На этот раз нянька привела статного черноглазого юношу с модной бородкой. Он был бы даже красив, если бы не стриженная под машинку голова. Окинув быстрым взглядом присутствующих, юноша еще с порога обратился к Юле:
— Вам очень повезло, незнакомка, что вы встретили меня на своем жизненном пути. Отныне ваше счастье в надежных руках. Да, именно я — Валентин Первый, король любви, властелин любви, парламент любви, любвеиндел этого мира. Вы прелестны, не отрицайте, не отпирайтесь, не отнекивайтесь. У вас удивительные глаза, ваши щеки так мило краснеют, это не укроется от моего зоркого взора, призора, подзора. Валентин Первый, король любви, любвеиндел. Ваше счастье определено и утверждено астрологически, амурологически, генеалогически, гетерологически, армоастрогеологически…
В таком духе он плел минут десять, нанизывая слова, осмысленные и бессмысленные. И те же слова отдавались в его мозгу чуть шепелявым эхом. Но все-таки он устал, перевел дух и, как обычно, в паузе громко прозвучали побочные мысли:
— Девчонку-то я охмурил, выложил все приметы, как а учебнике. Анюта не распознала, практикантке куда же? Мужчина меня тревожит. Ладно, выдам еще порцию….
Юля обернулась к профессору, даже рот раскрыла, чтобы сказать:
«Готово, все ясно!» Но Леонид Данилович остановил ее жестом, и на свой лоб показал: «Сюда направьте внимание»,
Мнимый больной продолжал плести свое — о короле любви.
— Прекрати, Валентин, — сказал профессор четко. Тот сбился, кинул на него быстрый взгляд, вспомнил, что он не должен замечать замечаний и понес свое. Профессор прервал его снова.
— Валентин, достаточно! Мы уже разобрались, лечение получишь, какое полагается. Уведите его, сестра.
Когда короля любви увели в палату, профессор обратился к Юле:
— Ну — с, молодое дарование, каков ваш диагноз?
— Симулянт.
— Почему вы так решили?
— Я не решала, я слышала: «Девчонку-то я охмурил, выложил всеприметы, как в учебнике. Мужчина меня тревожит. Ладно, выдам еще порцию».
— Ну-ну, допустим. Но я такого не слышал. Почему же я решил, что он симулянт. Как работала моя интуиция7
— Мне не так легко изложить словами, — сказала Юля. — Вы думали не только словами. Смотрел на него пристально, в голове держали его лицо. Внимание перемещалось, выделяло то уши, то подбородок, то цвет кожи, то голос. Всплывали отдельные термины: «мутичность», «резонерство», «открытость». Лицо поворачивалось, как будто прикладывалось к каким-то теням. Потом всплыло совсем другое лицо, но с такой же тонкой шеей, мальчишеской. Кто-то громко сказал — «адекватность». И еще одно лицо появилось — удлиненное с густыми седыми усами, как бы обрубленными. После этого вы крикнули: «Прекрати, Валентин!» И когда он осекся, подумали: «эмоции адекватные, так и следовало ожидать!»
