— Ритка, — сказал Игорь, — отвали от него подальше.
— Нет. Я лучше тут постою.
— Отойди, — сказал Томас, — ты же видишь.
— Ничего я не вижу.
Чтобы мягкий, спокойный, домашний Игорь угрожал мне пистолетом ни с того, ни с сего? Значит, мир рухнул.
— Пока ты был не в себе, — сказал Игорь, — я тебя не трогал. Но теперь, раз уж ты пришел в норму, ты мне за все ответишь. Вынь руки из карманов!
Томас неохотно вытащил руки и поднял их ладонями вверх.
А я все боялась, что если заговорю, то подтолкну Игоря к каким-то действиям, заставлю его принять решение, а назад уже пути не будет. Поэтому какое-то время я молчала, прикидывая, что бы такое сказать. На меня вдруг навалилась непомерная усталость — опять я была одна, совсем одна, и положиться было не на кого.
— Послушай, — говорит Томас, — ну что ты за меня взялся? Я же не враг вам. Я сделаю все, что ты скажешь.
— Я тебе не верю.
— Ну что я могу сделать, чтобы ты мне поверил?
— Все, что ты мог, ты уже сделал.
— Ну так, — говорит Томас, — чего ты еще от меня хочешь?
— Герка из-за тебя погиб. И Кристина, наверное, тоже.
— Кристина жива, — ответил Томас, — ручаться не могу, но думаю, что жива. Они, должно быть, благополучно добрались. А Герман… что ж, моя вина, наверное. Я должен был остановить грузовик тогда, раз уж шофер так перетрусил. Как угодно, но остановить. И дело тут не только в Герке. Думаю… они всех заложников застрелили, в конце концов.
— Почему ты валишь все на него одного, — наконец, вступилась я, — ни ты ничего не сделал, не пытался даже… ни я.
— Не в этом дело, — устало ответил Игорь. Стоять ему было тяжело, и он прислонился к капоту, но пистолет не опустил. — Я же не такой идиот, я же понимаю. Как мы вообще сюда попали — вот это пусть объяснит.
— Хорошо, — ответил Томас, — только что я могу объяснить? Главное вы и сами уже знаете. Частью догадались, частью узнали случайно. Все, что произошло, никто предусмотреть не мог, конечно. Предполагалось, что к этому времени мы уже должны были благополучно добраться до места, и там бы я вас оставил.
— Какого еще места?
— Там, на побережье. Отсюда до него еще часов пять на машине ехать.
— Кому мы понадобились? И зачем?
— Мне трудно это объяснить, — сказал он, — потому что полномочий таких мне, вроде, никто не давал, но, коротко говоря, по некоторым прогнозам тут скоро будет очень плохо. И есть некто… кто заинтересован в том, чтобы все это не зашло слишком далеко. Они пытаются… не то, чтобы наладить жизнь, боюсь, это уже невозможно. Пытаются создать что-то новое. Но для этого нужны люди определенного склада, которые способны это новое принять. Мы их находим. Во всех крупных городах, повсюду, есть наши центры. И мы заранее прикидываем, кто нам нужен. Исходя из определенных критериев. И, если удается таких людей уговорить, — вывозим. Под разными предлогами, осторожно, небольшими группами. Иначе может начаться паника, мы только подтолкнем катастрофу. А это никому не нужно — ни нам, ни вам.
Он помолчал.
— Мы, правда, ничего плохого не хотим, — добавил мягко. — Никто вам не сделает ничего плохого.
— Кто вы такие?
Он задумался.
— Мы-то? Трудно сказать. Дело в том, что те, кто это все спланировал, сами появиться не могут. А кто-то должен все обеспечивать. Находить нужных людей. Собирать их. Переправлять. Поэтому… такие, как я. Беда только в том, что не всегда легко предугадать, как поведут себя люди. Как мы ни готовились, как ни старались. У нас все время накладка на накладке. Тебя я, например, проглядел.
— А то бы что? Обезвредил?
— Да нет. Просто отобрал бы пистолет. Ты бы и не заметил.
— Знаете, — говорю, — что-то мне не нравится, как мы разговариваем. Неуютно как-то. Но, Томас, в одном он прав. Никуда я не поеду. Я боюсь. Я домой хочу, Томас.
И тут, к собственному ужасу, я расплакалась. Думаю, это долго копилось — просто сил уже не достало терпеть.
— Ох, ну прекрати ты, в самом деле, — сказал Томас, — ну что мне теперь делать? Даже, предположим, мы и вернемся… Я совсем не уверен, что все останется, как было. И что вас оставят в покое… погибать вот так… Ведь там же уже невозможно жить — разруха, голод… особенно таким, как вы.
— Значит, тех, кто там остается, — говорю, — вы бросаете на произвол судьбы?
— Конечно, нет, — ответил он. — Игорь, может, ты все же уберешь эту штуку… Она меня раздражает немного. Как-то мы постараемся помочь. Ты же сама видела — склады эти. Часть автоколонн — из тех, что курсирует между городами, — тоже наша. Так что мы постараемся, чтобы до крайности все не дошло. Не в этом дело. Мало того, что мы, как выяснилось, не можем предсказать, как вы поведете себя в критической ситуации — и поодиночке, и всем скопом… появился еще один фактор.
— Ты о чем?
Он отвернулся, поглядел вниз, на глухую непроглядную землю, на кромку горизонта, которая четко вырисовывалась на фоне слабо светящегося неба.
— Я говорю, — сказал наконец он, — об этих пустых поселках. Я как-то… я правильно понял, что ты побывала в таком? А то я тогда ничего не соображал, понимаешь. Иначе не пустил бы.
Я утерла слезы и пришла в себя, потому что можно плакать, если то, что происходит, касается непосредственно тебя, но когда все вокруг вот так страшно и непонятно — уже нельзя.
— Томас, я тебя уже об этом спрашивала. Ты тогда сказал, что не знаешь. Может, хоть сейчас расскажешь, что это такое?
— Но я, правда, не знаю, — ответил он. — Какие-то сведения к нам поступали, но они были настолько сумбурными и непонятными, что мы до сих пор просто не знаем, как к этому относиться. Как включить в общую схему того, что здесь происходит. Это всегда бывает одинаково — небольшой поселок, городок. Сегодня там все нормально — в известных пределах, конечно; завтра уже — никого. Пусто. Мы посылали туда своих людей, но так ничего и не выяснили. Либо они возвращались ни с чем, либо пропадали просто. Но может случиться так, что нам придется очень сильно изменить свои планы, исходя из этого.
Игорь помолчал.
— Ладно, — сказал он наконец. — Стой, где стоишь. И не двигайся, пока мы не отъедем отсюда. Давай, Ритка, садись в машину.
— Нет, — ответила я, — хочешь, поезжай один. Я не поеду.
— Ты что? — пробормотал он. — С ума сошла? Почему?
— Не знаю, — говорю. — Честно — не знаю.
— Залезай в машину, идиотка, — заорал он. — Давай залазь, и поехали домой. Смерти, дура, захотела? Сама же тут рыдала!
Я только оглушенно помотала головой, потому что сама не очень соображала, что это на меня нашло.
— Поедешь, — сказал он, — или я застрелю его, ублюдка.
