Новрузов. Докумекал. Долго пришлось биться. И осенило…
Вот человек рождается, живет и умирает. От появления на свет до его кончины, казалось бы, все в его жизни непредсказуемо. Никто, в том числе и каждый из нас, не знает, что сделает, скажет и выкинет он в следующую минуту. Хотя все мы уверены, что мы действуем обдуманно, сообразно логике… Но вопрос: своей ли логике?
Переводчик. Своей, разумеется. Тут двух мнений быть не может.
Новрузов. Блажен кто верует!.. А я сомневаюсь, сударь. От рождения до смерти чего только не бывает. Знает ли кто — когда и при каких обстоятельствах он уйдет в иной мир? Никто не знает. А чувствовать может? Может! Примеров этому сколько угодно… Вам приходилось, слышать, мол, та семья долгожителей, а у тех — умирают рано. Биологи объясняют это явление наследственностью — от природы данным генным свойством организма. Но исключений от этого правила так много, что невольно возникает мысль: а в генах ли дело? Да, долго- и малолетне может быть закодировано в генной структуре. Но в дистанции от рождения до точки — бесчисленное множество неожиданностей. А имя этой дистанции что? (пауза).
Имя ей — Время… Все мы пронизаны временем. Каждый своим собственным… И оно-то является тем самым загадочным, самым таинственным и никем не изученным механизмом. Я поделился своей догадкой с Лазарем. Он сначала отмахнулся от меня. Но меня нельзя уже было остановить. Написанная по этому поводу в университетский Вестник статья была отвергнута.
Не знаю, что мной двигало, но я ни с того ни с сего отнес ее в московский филиал редакции журнала «Человек — Хомо сапиенс», издаваемого тогда только что организованным в Лондоне Институтом Человекознания. Я пришел туда в день, когда редактора московского филиала подменял на несколько дней, так у них практиковалось, прибывший из Лондона шеф-редактор. Он принимал авторов. Взял и мою рукопись. Опубликоваться в «Человеке» я и не мечтал. Ведь журнал считался одним из самых престижных из всех научных изданий мира.
Носов. Ну и чем кончилось дело?
Новрузов. Прошло, кажется, с полгода. За это время с Шереметом произошло несчастье. Он так проникся верой в мою идею времени, что стал искать ей практические подтверждения. И это, как я теперь понимаю, плохо кончилось для него. Он тогда, правда, на примитивном уровне, но сумел придумать один из способов манипуляции с ним. Сколько я не просил его рассказать о нем, он категорически отказывался. Дело, говорил, опасное, не спеши, испытаю на себе, а потом все расскажу.
Дошел до него я сам. К сожалению, позже, чем следовало. Мой товарищ играл с чудовищем, которого не видел и плохо знал…
Я не узнавал Лазаря. Он стал суетлив, рассеян, тороплив. Постоянно жаловался на нехватку времени. Очень удивлялся, когда я говорил: «Вот, Лазарь, день и кончился». Он искренне изумлялся этому. Оно для него летело. Не могу сказать, что день, часы и минуты тянулись для меня. Я их ощущал вполне нормально. Лазарь как-то поинтересовался у меня этим и, услышав ответ, пожаловался: «А я потерял чувство обычного времени. Оно стало для меня… чужим что ли? Во всяком случае другой меры. Час превратился в минуту ну, может, и больше, а день — в час. Оно во мне словно взбесилось. Вертит мной, как стрелкой часов, у которых вдруг раскрутилась туго заведенная пружина».
Шеремет менялся на глазах. Нет, не внешне. Внешне он выглядел обычно. А вот речь стала отрывистой, сбивчивой. Мысль его, всегда отличавшаяся ясностью и логичностью, стала лихорадочно-путаной, скачущей. Ничего путного и членораздельного я от него добиться не мог. Вел он себя как сомнамбула. Но сомнамбулу с темпераментом холерика я никогда не видел и, наверное, никогда не увижу. Он был непоседлив, порывист, резок. Вроде заводной куклы.
На одну из моих последних попыток выяснить, что с ним происходит, он вдруг словно очнулся и, глядя сквозь меня, скороговоркой протараторил: «Идет!.. Красавица… Лапушка ясноглазая…» Кто, спрашиваю, идет? «Неужели не видишь?!. Ольга… Посмотри, посмотри!» Он хватает меня за руку. «С хахалем идет… Кто рядом с тобой, Ольга?» — угрюмо спрашивает он, хотя в лаборатории, кроме нас — ни души. Но он видит Ольгу и она ему, вероятно, отвечает. Потому что в следующую секунду он ревет: «Муж, говоришь?! Ах ты, дрянь!..» Шеремет бросается на видимые только ему фигуры Ольги с мужчиной. Я его хватаю за руки. Пытаюсь удержать. А он начал буйствовать…
Кривцов. Начались страсти-мордасти. Вы ведь взрослый человек. Быть может…
Новрузов (спохватывается). Извините… Сейчас… (задумывается). О чем я хотел?.. Да. Вспомнил!.. Именно тогда на мое имя из Англии пришел пакет. В нем лежало три номера журнала «Человек—Хомо сапиенс»—авторские экземпляры. С моей статьей. Она вызвала большой поток писем. Получал я их сотнями. Со всех концов земного шара. От ученых, писателей, специалистов и неспециалистов. Одни ругали меня, другие — восхищались, а третьи — сомневались и предлагали, на их взгляд, существенные коррективы к моей гипотезе. Главное — не было равнодушных. Одно даже было из канцелярии Его святейшества Папы римского. Замечу, весьма лестное.
Кривцов. О Папе римском не надо. (Ко всем). Товарищи, не забывайте, мы собрались работать, а не выслушивать россказни этого субъекта… Я запрещаю какие-либо вопросы, поощряющие его безудержную фантазию… А вы, капитан, упустили нить допроса. Не находите?..
Тюрин (поспешно). Гражданин Новрузов, кто эта, упомянутая вами Ольга?
Новрузов. Невеста Шеремета. Моя двоюродная сестра — Ольга Львовна Лиснянская. В девичестве Артамонцева. Дочь брата моего отца. Жила в Киеве. Может статься, переехала. Пока я отсутствовал прошло немало лет.
Кирьянова. Вот вы долго отсутствовали и наконец приехали. Почему вы сразу не пошли к маме?
Новрузов (горько). Я бы ее навестил. В тот же вечер. Как бы поздно не было. Но мне хотелось принять душ, так сказать, смыть пыль долголетних дорог. Переодеться. Наконец, вдоволь и досыта поесть.
Тюрин. Вы же прошлый раз сказали, что ваша мать умерла.
Новрузов. А разве я сейчас утверждал обратное?… Я имел в виду навестить ее на кладбище.
Кирьянова. Ради бога, простите меня.
Новрузов (кивает головой). Она умерла в 1970 году от приступа острой сердечной недостаточности. За месяц до моей командировки во Францию, в Сорбонну. Надо было видеть, как она радовалась тому, что мне на имя ректора МГУ пришло персональное приглашение продолжать учебу и заняться исследованием философского аспекта Времени в приложении к жизнедеятельности людей. Мне в порядке исключения позволили досрочно защитить диплом и сдать экзамены в аспирантуру…
