Ознакомительная версия.
— Ваше право, граф. Однако не спешите. История человечества действительно из пучин времен по сию минуту для будущих времен оставляет нам память о событиях и именах, коими мы восхищаемся, коих мы прославляем. Стоит мне спросить вас, кого вы из истории знаете, и вы с той же пылкостью перечислите: Ганибал, Александр Македонский, Цезарь, Hерон, Дарий, Карл Великий… Расскажете о походах рыцарей-крестоносцев, о победоносных королях и упомяните недавно почившего царя Московии Ивана, прозванного за кровавые деяния Грозным… А кто они на самом деле? — спрашивает Бруно и сам же отвечает:
— Обыкновенные убийцы.
— Hу, какие же они убийцы? — разводит руками Джакомо.
— Для вас, — горестно качает головой Бруно, — убийца тот, кто вышел на дорогу, зарезал богатого путника и забрал его кошелек. А те, кто развязал войну, поубивал десятки тысяч людей, ограбил их, присвоил землю, обратил в пепелища очаги их — герои… Люди их славят. Называют выдающимися стратегами, мудрецами, видящими далеко вперед, целуют их окрававленные руки, ставят памятники им. Гомер во славу Троянской войны пишет «Илиаду» и «Одиссею». Воспевает насильника и хама — Ахилла. Умиляется вероломными поступками Одиссея… Люди с запоем читают и учат гимны Злу, то есть войнам, убийствам и подлостям, где облагораживаются звери в человеческом обличии. Они — кумиры. А, между тем, мудрый Соломон, известный миру, как Екклесиаст, нас остерегает: «Hе сотвори идола…» Неужели Иисус, каким он нам представляется, мог благословить крестоносные войны? Да ни за что! Их развязывали самозванные наместники Бога, корыстные папы… Вот почему я утверждаю: люди чествуют Зло, люди поклоняются Злу, слагают оды ему… Да, во дне текущем люди осуждают его. Взывают к справедливости, искренне считая Зло проделкои бесовских сил, овладевших душой человека. Им в голову не приходит, что дьявольство в них самих /со стр.41.11/. Надо найти общий язык со временем, что позволит влиять на контакты, а стало быть, на качественные свойства людей.
Широко распахнутые глаза Антонии смотрели на Бруно так, будто они только-только увидели его.
— Откуда это у вас? Как вы пришли к этому?
— Из наблюдений за жизнью человеческой и за небесными светилами.
— Если вы это опубликуете, церковь сожжет вас. Мне страшно даже подумать о таком, — говорит Антония.
— Она и за более безобидное хочет это сделать, — вздыхает Бруно.
В таком случае не пишите и нигде не высказывайтесь по этому поводу, — советует герцогиня.
— Вот-вот! — закатывается Бруно. — Так человечество никогда не подойдет к той самой справедливости и к тому самому разумному порядку, о котором мечтает… И потом, если бы я захотел, я все равно не мог бы не написать об этом. Мое желание — выше меня. Оно — как миссия. Миссия, с которой я пришел в этот ад.
— Ваше внутреннее время, учитель, я думаю завязалось на другое время. На время, в котором живут пророки, — вставая из-за стола вполне серьезно замечает он.
— Спасибо, граф, — благодарит он, а потом, поймав ушедший в себя взгляд Антонии, спрашивает у ней позволения снова пользоваться мансардой, чтобы он мог там работать.
— О, я совсем забыл! — вместо нее откликается Джакомо. — Ваша мансарда, то есть обсерватория, подготовлена к вашему приезду. В ней все, как прежде.
— Моей признательности нет границ. Я сегодня же поднимусь туда и поработаю.
— Синьор Бруно, если не возражаете, я загляну к вам. Жуть как хочется посмотреть в ночное небо через телескоп. Может, и я увижу то, что видите вы, — просит Антония.
— Я буду рад, герцогиня, — вспыхивает он.
…Часовщик чуть заметно сдвигает палец вверх по нити…
Ночь. Мансарда. Оторвавшись от телескопа, Бруно подходит к столу, заваленному бумагами. Это заметки и, записанные им в разное время свои неожиданные суждения, что приходили ему в голову… Он стоя перебирает их. Вчитывается в одну, другую. Садится за стол. Придвигает под руку лист и медленно крупными буквами выводит: «Трактат о времени и затерянном писании Спасителя».
— Наконец-таки! — облегченно вздыхает Часовщик.
«Я приступаю», — отзывается, как ему кажется, на свои мысли Бруно.
Он долго смотрит на кончик гусиного пера, осеняет его крестом, обмакивает в чернила и начинает писать.
«В предлагаемом трактате я, Джордано Бруно из Нолы, с Божьего соизволения попытаюсь прикоснуться к самому таинственному и, пожалуй, основополагающему свойству мироздания — Времени. Объясню, почему я заинтересовался и занялся изучением этой не осязаемой, не обоняемой и, по сути дела, эфирной материей. Именно материей, ибо все созданное в природе Богом не может быть не материальным… Я убежден, что, познав Время, человек найдет дорогу к тайнам жизни своей и мира, которые выше всяческих наших самых невероятных фантазий. А отыскав ее, он избавится от мытарств своих, блужданий и заблуджаний, ибо придет к идеалам Создателя нашего и, овладеет ими…
Создатель терпеливо ждет этого. И я, Его раб, в которого он заложил озарение, попытаюсь всего лишь показать путь, необходимый нам для благопристойного, разумного жития…»
Бруно задумывается. Hо побежавшая легкой рысью мысль его сбивается с шага. И сбивает ее Антония.
— Можно к вам? — говорит она с порога.
— А как же, Ваше величество! Я уж не чаял дождаться вас, — соврал он, потому что только-только целиком находился во власти другой стихии, где ей места не было.
Теперь была только она. И никого и ничего другого.
Понимающе усмехнувшись, Часовщик бережно двигая пальцами, продолжал листать страницы хронокниги Ноланца.
— Ваше величество, беда! — вбежав в покои герцогини, выдохнул Чезаре, — Схватили синьора Бруно!
Камергер не стал бы врываться к ней не случись столь оглушительной неприятности, требующей обязательного и безотлагательного доклада. Чезаре знал, как ей дорог Ноланец. Как она его оберегала. И вот тебе на! Он повязан.
Антония дикой кошкой подскакивает к Чезаре.
— Как?! Где?! Кто?! — рычит она.
— В лавке… У антикварщика…
Антония знала, о ком идет речь. Это был самый богатый в Риме торговец старинной утварью. И знала она, что Джорди сегодня пойдет к нему. Вчера у этого антикварщика он обнаружил редчайшую драгоценность — кольцо царя Филиппа, которое он подарил своей жене, в день рождения сына, ставшего впоследствии известным миру, как Александр Македонский. Верней, тот сам ему показал. Джорди не мог оторвать о него глаз. Он во чтобы то ни стало решил приобрести его. Сделать Антонии царской подарок. Бруно дал задаток, пообещав торговцу прийти за ним на следующий день, с утра пораньше.
Ознакомительная версия.
