Борис на секунду задумался.
— Ну, мы, например, разработали и запустили в Сеть вирус, который обеспечил доступ к опековским файлам… Что-то не так?
— А может, ни такая это и зараза, — тихо проговорил я.
— Ты это о чем? — сказал Борька, как-то странно на меня посмотрев.
— Может, так лучше? В нашем обществе нет безработных, все при деле, все уверены, что смогут заработать на кусок хлеба. Раньше молодой человек сам не знал, чего хочет. Поэтому плодились экономисты, юристы, журналисты, которые не могли найти работу по специальности. Или просто не годились для такой работы. Теперь же их не будут обучать профессии, которая не требуется обществу! И войн тоже нет. Ни к этому ли стремилось человечество всю свою историю?
— Ты это брось! Тебе тоже мозги промыли?! Вспомни, какую цену мы за это платим? Вспомни «выбраковку»? Вспомни детей, которые не смогли пройти свой первый в жизни IQ-тест? И последний, — тихо добавил Борис.
Ненавижу!
— Ты прав, — просто сказал я.
Неожиданно тишину разорвал пронзительный вой сирен. Борька стрельнул взглядом в мою сторону и сразу повернулся к мониторам. Что-то сказал в микрофон, прижал к уху гарнитуру. Снова подозрительно посмотрел на меня:
— Нас раскрыли. Сейчас сюда летят опековские Глобал Хавки. Минут через двадцать они тут все разбомбят к чертовой матери.
Немного подождал. Затем махнул рукой, словно на что-то решаясь. Подошел к ящику в углу комнаты, достал оттуда два автомата Калашникова. Один бросил мне:
— От прежних владельцев достались, — и добавил: — Пошли.
Вой сирены нарастал. У меня заложило уши.
Внутри меня словно что-то перевернулось, я сильней сжал «калаш». Люди, забывшие свое прошлое, не достойны будущего.
Дзержинск, Нижегородская обл., Россия
Ника Ракитина Елена Ольшанская
Мое королевство
— Ну, я тебе не завидую, — скептически хмыкнуло длинноногое, синеглазое, беловолосое чудовище одиннадцати примерно лет от роду.
В педагогических списках оно проходило под вполне человеческим именем Саша Миксот. То, что дитя не завидовало, было вполне понятно. Воспитывать примерно сорок таких же обормотов целый месяц — это ж лучше утопиться, удавиться и прыгнуть с маяка. Саша Миксот восседал на руинах волейбольной стойки и ковырял сандалькой песок. Летела пыль и мелкие камушки. Сашка морщил нос: чихать при будущем начальстве казалось ему невежливым. Начальство с гордым прозванием «Александр Юрьевич» — молодой человек девятнадцати лет на вид, со спортивной фигурой и русыми волосами — стояло рядышком, прислонившись к столбу, с видом мрачным и кровожадным. И пыталось понять, кой черт сунул его головой в эту петлю.
— А в чем, собственно, дело?
— А вон, — сказал Сашка, пыльной дланью указывая на дальний конец двора. Там, в окружении букета девушек, стоял еще один молодой человек, только брюнет, и ленивая улыбка сияла на породистом лице. — Это твой младший воспитатель. Милорд Сорэн-младший… то есть старший, Гай, потому что младшего ты сам воспитывать будешь.
— А милорд Сорэн будет воспитывать лично меня, — сказал Александр Юрьевич хмуро.
— Почему?
— Ну, ты же сказал, что он мой воспитатель.
Сашка все же чихнул.
— Чего к словам придираешься…
Александр Юрьевич непедагогично повертел шеей, сдернул ненавистный галстук и оборвал на рубашке верхнюю пуговицу. Ребенок смотрел на эти манипуляции совершенно квадратными глазами.
— Тебя мама как называет?
— А вам зачем? — Миксот слегка отполз по стойке в сторону, освобождая пространство для стратегического маневра.
— За надом.
— Мама зовет Лаки, а прочие — Александр Валентинович, эсквайр.
— Ну вот что, эсквайр Александр Валентинович, поди-ка ты к моему воспитателю и передай ему от меня лично…
Что именно нужно было передать, Александр Юрьевич уточнить не успел. Лаки сорвался с насиженного места и понесся по двору, вздымая пыль. При этом он размахивал руками и голосил. Из этих воплей, если нормальным языком, следовало, что милорду Сорэну надлежит перестать распускать хвост, перья и лапы, оставить в покое барышень… ну и так далее. И что это личное распоряжение мессира Ковальского, свято блюдущего чистоту нравов во вверенном ему коллективе.
У мессира Ковальского медленно отвисала челюсть.
И пока он думал, какими словами будет отвечать за наглость «эсквайра», Гай Сорэн приблизился и встал, сложив на груди аристократически красивые руки с длинными пальцами. Ногти на правой руке были тщательно отполированы, а левая пряталась под локтем.
— Ну? — сказал милорд Сорэн.
— Баранки гну.
— По морде хочешь, что ли? — поинтересовался Гай печально.
Александр Юрьевич пожал плечами.
— Можно и по морде, — согласился он. — Только потом. Дети кругом, у тебя реноме испортится.
Реноме младшего воспитателя не пострадало. Во всяком случае, не настолько, чтобы сказаться на отношениях с прекрасным полом. Автобус подпрыгивал на лесной дороге, в открытые окна нахально лезла лещина, стучали по крыше шишки, заставляя барышень пригибаться, а Гай с видом мужественным и бравым говорил, что это пустяки и, если что, он всех пригреет под своим крылом. Барышни млели. И хлопали глазками: и Анютиными, и Наташиными, и даже Верочкиными, — этакий стрекочущий букет. Второй младший Сорэн, Кешка, затесавшийся в педколлектив, декламировал гнусные стихи и обещал все рассказать деду. А Лаки Валентинович, эсквайр, успевший возомнить себя фаворитом, шепотом обещал ему поддержку начальства.
— Убью, — не оборачиваясь, пригрозил Александр Юрьевич.
— И тебя посадят.
Препираться старший воспитатель счел ниже своего достоинства. Тем более что в сложившейся ситуации был виноват сам. Ровно неделю назад, утром 12 июня, мессир Ковальский (Хальк для друзей) в очередной раз убедился, что домой нужно пробираться окольными партизанскими тропами. Чтобы не встретил тебя никто. А уж тем более активистка курса патриотической филологии Эйленского университета Ирочка Шкандыба. А она встретила и налетела в лучших традициях ветряной мельницы.
— Александр! Ну что ты ходишь со смурной рожей?! — немедленно затарахтела она. — Что ж теперь, не жить, что ли? Страна нуждается в воспитателях… мы нуждаемся! Там такие условия, там море, палатки, и кормят пять раз в день! Редиска свежая! Да тебе на твою стипендию… сколько прополете, столько сожрете… съедите. А еще поместье. Дре-ев-нее! Если дождь, можно и там жить. — При этом руки Ирочки так и мельтешили перед глазами, и Хальк подумал, что еще немного — и вместо поместья будет глазная клиника.
