Король, размышляя, качнул головою, взглядом скомандовал самому большому псу: двухметровой, беспородной громиле: "Возьми-ка ты его на спину, да постарайся - неси сколько можешь... Все одно - среди этих людей не будет ему счастья"
Пес опустился рядом с мальчиком, а тот только и смог - перебраться на мохнатую спину, уткнуться в эту теплую перину лицом, обхватить ее, да и заснуть.
И вновь бежала чрез лес собачья стая и котенок Томас. На пути им попалась речушка, и псы побежали вверх по течению, по воде - Томас не хотел заходить в воду, однако, королева подхватила его за загривок, да и понесла испуганно вытаращившую глазищи котяру над водой...
Они бежали до ночи, а там, передохнув немного, бежали и до рассвета. Над же рассвете, над их головами, наполняя поднебесье гудящим басом своим, пролетел вертолет. На этот раз их закрыли от людских взоров древесные ветви...
Еще один, проведенный в беге день. И, наконец, приютившее их, живописное место - живописность которого отмечена была только Сашей, так как псам такие понятия не ведомы - как уже говорилось - они воспринимают мир в целом, как единое.
Там, под склоняющимся над водой овражным брегом нашли они довольно обширную пещеру, увешанную корнями, да наполненную журчаньем родникового гласа.
Когда очнулся Джой, то с тоскою посмотрел на Томаса:
"Вот беда! Придется пролечиться здесь, потерять еще время!"
Котенок же отвечал:
"Мяу! Мы подождем. Но, как только твоя лапа зажит, мы помчимся к моей хозяюшке!"...
Джоя лечила "белая", его лечил и Томас, принося выловленную им в реке рыбку, да положив свою голову ему на спину, согревая живительным теплом, да ласково мурлыча.
Наконец, за Джоем ухаживал Саша.
Поначалу мальчик проводил много времени в лесу, где собирал себе ягоды да грибы, и уж к вечеру, усталый, но с сияющим от чувства свободы лицом, возвращался в пещеру, где ждал его "вечный огонь" - ветки в жертву которому подбрасывала "белая".
Дело в том, что мальчик с вечера заготавливал кипу хвороста, и, затем, чтобы не тратить спички, которых не так уж и много осталось, попросил "белую" об этой услуге.
Возвращаясь же из дневных похождений; весь покрытый паутиной, засохшими слоями ягодного сока, мальчик садился возле Джоя, смотрел в его тоскливые глаза, гладил за ухом да говорил:
- Пусть ты и собака, а с тобой мне лучше, чем с людьми. Ну, скажи, чем же ты хуже моего папаши? Чем? Да - мой папаша, умеет говорить слова, хотя и в твоем лае чувств может быть и не меньше, нежели в его голосе. А! - еще мой папаша считает себя властелином всего мира! По его мнению - все низшие, а он - Бог. И у него есть еще какие-то мыслишки? Ну и что? Что ж из того? Вот ты лежишь, смотришь на меня печальными глазами, а он сейчас в ярости мечется, мать избивает - и какие ж у него мысли?! Нечего то в нем и нет, кроме мерзкого, низкого! Он хуже тебя! Да - и все люди такие, никогда не стану к вам возвращаться! Вы, существа для них низшие, живете гораздо гармоничнее их!.. Миленький ты мой, рыжий песик! - и мальчик плакал, гладил Джоя и плакал...
И чем дальше, тем больше времени проводил мальчик, возле этой маленькой собачки. Он и ласкал его, он и сказки ему рассказывал, и про свою, безрадостную жизнь тоже рассказывал, и верил, что Джой понимает его.
И Джой действительно понимал - пусть не слова, но нежные, обращенные к нему чувства.
И вот песик этот день за днем, да и полюбил этого доброго и несчастного мальчика, также, как и прежнего своего хозяина Диму. Нет - не то, чтобы любовь его к Диме угасла - просто он не мог не полюбить - ведь этот мальчик так нежно относился к нему, он был добрым, он был несчастным, и он по прежнему болел.
Лесной, чистый воздух; ежедневно - голоса птиц, купания в реке, вода в которой, благодаря значительному отдалению ее от "цивилизации" была чистой, и даже прохладной...
Поначалу - все это радовало мальчика, но вот потом, примерно через месяц, когда Джой уже мог, хоть и заметно прихрамывая, передвигаться - мальчик, стал мрачнеть.
Все больше и больше времени проводил он в пещере, все больше и больше говорил. Голос его становился тоскливым, часто он начинал плакать, а то из груди его поднимался глубинный, давно затаенный кашель. Вот, в вечернюю пору, сидит он, рядом с маленьким костерком - гладит Джоя, из опухших глаз его, одна за другой появляются, медленно ниспадают по щекам слезы.
- Миленький, миленький песик... - с недетской, а уж какой-то смертной тоскою шепчет он, и каждое слово его слезою окутано, он шепчет, но время от времени шепот его разрывается изнутри, как воздушный шар проткнутый иголкой - кашлем. - Прекрасен лес, и вы прекрасны! Но вот ты лежишь, вот ты смотришь на меня своими печальными глазами - с пониманием смотришь, но, мне так чего то не хватает... Знали бы, ты! Голоса птиц, журчание воды, шелест листьев, пение дождя, гром, ваше доброе общество... Но мне так не хватает иных чувств, которых нет здесь! Иных, иных! Я их не находил у людей, но и здесь их тоже нету! А я даже и не знаю, что это за чувства, понимаешь, миленький мой, песик. Знал бы так сказал... Но от отсутствия этих чувств - у меня, что-то в груди давиться... Чего нет здесь, чего и у людей я не находил и, даже, не знаю, что это...
Тут входит Король, вильнет мальчику хвостом, да кивком головы позовет за собою. Они выйдут, пройдут несколько минут по лесу - тут совсем старая, давно нехоженая просека. Остановится тут Король, голову опустит - будто бы прощается.
Саша все понимает:
- Ты говоришь: мы тебя любим, и лес, и река, и небо - все они тебя любят! Но ни от кого из нас ты не получишь то, что есть в твоих братьях - людях. Ты говоришь, что среди людей мое спасенье?... Нет, милый мой брат. Нет! Если не в отчий дом мне вернуться, то куда же? Ответь, добрый ты мой, кто же примет меня лучше чем вы, кто же теплом излечит ту боль, что в груди засела?! Я с вами останусь!
И он поворачивался, и бежал обратно, в пещерку, возле изгиба реки. И там вновь плакал, обнимал Джоя, кашлял.
В средине августа Джоя совсем излечили, и хоть от задней лапы остался один обрубок - он довольно резво бегал, и давно бы мог оставить пещерку, отправиться на дальнейшие поиски... Но он оставался в пещере - оставался потому, что Саша, которого он полюбил не меньше Димы, лежал там, совсем захворавший и не помогали ему никакие из принесенных "белой" кореньев.
Те коренья могли вернуть силы телу, но душа... Душа страдала - это душа, в перерывах между кашлем, выплескивала из груди мальчика стоны, и это из нее, звучал слабый, одними только чуткими ушами, прижавшегося к нему Джоя, слышный голос:
- Не оставляй... я знаю... ты хочешь уйти... тебя кто-то ждет... какой прекрасный лес... сколько в нем жизни... о как мне не хватает... ты не спасешь меня - ты облегчишь боль... Не уходи! Или я закричу...
