– Неужели забыли кого? – прошептал лейтенант. Он сунулся к переговорному устройству, и в этот момент раздался взрыв. Лодку тряхнуло, а Касай не удержал равновесие и шлепнулся ко мне на колени.
– Что это? – в ужасе спросил я.
– Не знаю, – ответил он, совершенно не пытаясь встать. – И-извините, товарищ капитан. Я не нарочно.
Лодка снова дернулась и мерно задрожала, когда включились электродвигатели. Крен никуда не делся, только стал немного меньше. Снизу, из центрального поста доносились неразборчивые команды, а мы с Касаем пытались встать. Кто-то из матросов помог нам подняться, и мы наконец очутились на ногах.
– Вроде целы, – сказал я полувопросительно.
– Так точно, товарищ капитан! – бодро отрапортовали из темного угла. – Производим уклонение от атаки самолета на глубине тридцати метров.
– Ого. Быстро мы нырнули…
– Если бы… Лодка большая, погружается медленно. Хорошо, вражина не попал бомбой, а то бы хана нам пришла. А так, пока он на второй заход пошел, мы успели глубины набрать. Море с волнением, авось не разглядит.
Словно в ответ говорившему – которым, как нетрудно было догадаться, оказался никто иной, как вездесущий и всезнающий Смышляков – раздался новый взрыв. Лодка опять вздрогнула, но уже едва заметно.
– Ну вот, кидает куда попало, – удовлетворенно заметил комиссар. Он вышел из угла на свет, поправил мятую фуражку и похлопал по плечу понурого Касая. – Ты, Сергей, в следующий раз быстрее соображай, лады? Это ладно, что они сперва опознавательные дали, а если бы сразу бомбой?
– Откуда вы знаете? Вас же на мостике не было? – только и смог пролепетать лейтенант.
– У меня должность такая, – ответил Смышляков.
– А вы слышали – кто-то в борт стучал? – возбужденно воскликнул я. – Надо проверить, все ли на месте.
– Да все, не волнуйтесь, Владимир, – успокоил комиссар. – Это пули в нас попадали. Здесь японец прицел поточнее взял, ничего не скажешь. Но – лучше так, чем наоборот, правильно? Бомбы пусть подальше падают.
Он рассмеялся и спустился вниз; мы последовали за ним, причем я поспешил ускользнуть в свою каюту, воспользовавшись тем, что Гусаров принялся распекать Касая.
Вершинин сидел как на иголках.
– Я тут все думал, что делать? Здесь оставаться или в ЦП бежать, как нам командир расписал? – бросился ко мне он.
– Лучше тут, – заверил его я. – Там такое творится!
В красках расписав, как мы прозевали самолет, как падали внутрь по тревоге, и как теперь влетело вахтенному, я поймал себя на мысли, что сейчас это все выглядит очень даже весело. Да уж – там чуть в штаны не наделал, а тут готов рассмеяться. Странная это штука – человеческие мозги…
Результатом инцидента стало то, что мы снова шли под водой несколько часов. Гусаров осматривал небеса из-под воды в зенитный перископ и ходил по центральному посту злой, как черт. Вершинин сделал туда разведывательную вылазку и вернулся очень быстро.
– Поглядел на меня волком, но ничего не сказал, – поведал мне Сашка. – Знаешь, у меня такое впечатление, что он больше всего сам собой недоволен.
Под водой мы шли до самого обеда, и всплыли только с новой вахтой, в которую стали самые проверенные люди: вахтенным Смышляков, сигнальщиками боцман Новиков, Поцелуйко и старшина торпедистов Николаенко. Однако происшествия на тот день закончились, и постепенно жизнь на лодке вернулась в прежнее, спокойное русло.
* * *
Впереди нас ждали три недели в открытом океане. Конечно, одиннадцатого октября я об этом не знал, как не знал и того места, где мы должны были встретиться с ожидавшим нас пароходом "Микоян". А место было незаурядное. Исла Мас Афуэра, остров, на котором прожил в одиночестве Александр Селкирк. Тот самый, что знаком миллионам людей по роману про Робинзона Крузо. Сначала я удивился – такое известное место, и мы туда, при всей секретности нашей миссии? Но наш постоянный просветитель в морских вопросах, Ваня Смышляков как всегда рассказал, почему и как.
– Других островов там подходящих не смогли подыскать, понимаете? Южнее сплошной океан, в котором очень трудно организовать встречу и перегрузку топлива. Да вы не волнуйтесь! Остров даром что знаменит – обитаемостью он похвастаться не может. И туристов сейчас вряд ли на нем найти. К тому же, обжита только его восточная часть, где две довольно крупные реки стекают с гор. А мы подойдем с западной стороны, чтобы никому глаза не мозолить.
Итак, кроме прочего, нам предстояло "посетить достопримечательности" – до которых, впрочем, нужно было еще доплыть. Семь с лишним тысяч километров, или, как моряки меряют, четыре тысячи миль. Цифры впечатляющие, особенно, если помнить, что это будет менее половины предстоящего пути. И еще не самая сложная часть, при всем при том.
Тихий океан не зря назвали именно так. Он поражал своим спокойствием, которое мог хранить на протяжении многих и многих дней. Конечно, бывали там и штормы, как говорили бывалые мореманы, но нас на протяжении всех трех первых недель сопровождала совершенно курортная погода.
Поначалу мы радовались, но буквально через несколько дней после "потопления" воздух и вода потеплели настолько, что нам это стало досаждать. Пришлось раздеваться, но помогало это недолго. В конце концов, днем, когда солнце жарило с небес в полную тропическую силу, лодка превращалась в настоящую душегубку.
Кто мог – выползал наружу. Сначала Гусаров строго следил, чтобы на палубе находилось не больше трех человек, и все люки были задраены, потом позволил выходить пятерым и открывать один из палубных люков. Через две недели, уже за экватором, когда все полностью одурели от жары, духоты, однообразия океанского пейзажа и еще десятка других причин, заботиться о безопасности по сути дела, перестали и командир, и комиссар. Люди стали вялыми, все свободное время проводили в полудреме.
Еще в первые дни многие обгорели на солнце, и потом мучались от сильных ожогов. Вдруг оказалось, что у фельдшера нет никаких средств для лечения таких "ранений", кроме мази Вишневского, которая помогала слабо.
– Сметаной надо мазать, – авторитетно заявил кто-то из матросов, когда вечером числа где-то двадцатого жалобы на обгорание стали массовыми. – Фащанов, у тебя нет сметанки?
Вопрос, конечно, был риторический. К счастью, Вершинин – видимо, в силу своей специальности – оказался предусмотрительным. Он сам выходил под солнечные лучи осторожно и ненадолго, постепенно оголяя разные части тела, и меня заставил делать также. В результате, если мы с ним и обгорели, то совсем немного. Кроме того, у Сашки были черные очки, очень полезные на палубе. Прямые и отражаемые водой лучи солнца жгли глаза немилосердно, так, что даже и за темными стеклами было неуютно. К сожалению, запастись достаточным количеством очков никто не догадался. Были они только у вахты и лично у командира. Остальные щурились или лежали под солнцем, закрыв лица тряпками. Несмотря на все ухищрения, почти все мучались от конъюнктивита. Кроме того, стоило сдуру прикоснуться к корпусу лодки или другой стальной поверхности – получался ожог, сильный, чуть ли не до волдыря. Температура постепенно доползла до сорока градусов. Даже вода нагрелась до 28 – мы нарочно измерили, опуская в океан градусник на веревочке. Особенно жутко стало ребятам в дизельном отсеке: там температура не опускалась ниже пятидесяти пяти градусов! Пришлось сделать укороченные вахты, и пустить туда на дежурство матросов из других боевых частей. Но люди, хоть и с трудом, держались, а вот техника, казалось, готова была сдаться. Масло лезло из прокладок компрессоров и даже из накатников палубных орудий, подшипники буквально дымились, из аккумуляторных батарей обильно выделялся хлор, так что заряжать их было смертельно опасно. Особенное опасение внушал снарядный погреб. При такой температуре его вообще следовало затопить из-за угрозы взрыва боезапаса, вот только остаться почти совершенно безоружным в такой дали от дома никто не хотел. Так мы и шли каждый день, сидючи на бомбе. Пронесло.
