— Почему вы так думаете?
— Как только я заговорил об общественной безопасности, вы сделали пометку в своем блокноте. Доктор Басков, думаете, я фантазер? Думаете, я возомнил себя защитником человечества?
— А это не так?
Стругацкий усмехнулся:
— Нет. Я даже друзей своих защитить не смог. Как же я собираюсь защитить остальных?
— Может быть, расскажете о своем детстве?
— Я не возражаю, но думаю, оно покажется вам самым заурядным. Мое детство было безоблачным и ничем не примечательным. Я не голодал, не мерз, меня никогда не били, я не подвергался сексуальному насилию — мои родители меня любили и холили.
— Рад это слышать. Тогда как насчет дела Боровского?
— А что с ним?
— Ну, вы же разозлились, когда Максимов отдал это дело Черевину.
— Да. Я хотел продолжать его, но проблема в том, — я уже говорил, — что я понятия не имею, как разговорить людей, которые боятся за свою жизнь. А Черевин другой — он будет копать и копать, пока не получит все необходимые сведения. Он не будет волноваться о том, что кто-то пострадает. Главное, что у него будет сюжет, а остальное неважно. Разумеется, такие, как Черевин, оправдывают себя благой целью, заявляя, что всем станет жить лучше, если подобные Боровскому будут справедливо наказаны. Но людям, которые из-за его принципов окажутся в больнице или того хуже, от этого не легче. Поэтому, да, я разозлился, когда Максимов снял с меня это задание.
— Но ведь Черевин и сам может оказаться в больнице или того хуже.
Стругацкий нахмурился:
— Надеюсь, что нет, но я бы не удивился.
— Думаете, это будет заслужено?
— Послушайте, Черевин мне не нравится, но я бы ему не пожелал такого.
Я кивнул:
— И снова рад слышать.
В тот момент мне показалось, что я получил ответ на свой вопрос, и он был прост: скорее всего, Стругацкий перенес свое беспокойство о людях, выселенных Боровским, на Игоря Дятлова и его товарищей. Его нереализованное желание помочь пострадавшим заставило его с головой уйти в распутывание загадочной смерти группы Дятлова. Это было не такое уж блестящее наблюдение, но для меня оно имело смысл. Это был скорее непосредственный вывод.
— У вас было время, чтобы прочитать досье? — неожиданно спросил Стругацкий.
— Да, — ответил я.
— И что вы думаете?
— Как вам сказать… сведения в нем очень необычные, мягко говоря.
— Комар, наверное, сказал вам, что документы настоящие?
— Да, сказал. Но это не означает, что информация в них правдивая, ведь так?
— Ну да, с вашей точки зрения это так.
— А как насчет проекта «Сварог»? — спросил я. — Расскажите о нем что-нибудь еще.
Стругацкий закрыл глаза и потер виски, как будто его внезапно начала мучить головная боль.
— Не сейчас, — прошептал он.
— Почему?
Он просто замотал головой в ответ.
— Хорошо, Виктор, — отступился я, не желая давить на него в этом вопросе. — Может, тогда поговорим о Черниковой? Как вы встретились?
Стругацкий перестал тереть виски, сел свободней и посмотрел на меня.
— Об Алисе… — сказал он, — ладно, я расскажу, как мы встретились.
С Алисой Виктор и Ника познакомились у Константинова перед самым отправлением экспедиции на Холат-Сяхыл. Виктора поразила ее внешность — она совсем не соответствовала его представлениям о физиках. Высокая и элегантно одетая, длинные черные волосы убраны в красивый хвост. В ее манере держаться было чуть ли не аристократическое отчуждение и надменность. Темные глаза смотрели пронзительно сквозь очки в дорогой позолоченной оправе.
Она натянуто им улыбнулась с напряженным, обеспокоенным выражением. На журнальном столике лежало досье Лишина, и было очевидно, что она уже прочла его и посмотрела фотографии. Возможно, Константинов уже показал ей антипризму, и Виктору не терпелось узнать, что она, как физик, думает по этому поводу.
Всегда заботливый хозяин, Константинов принес кофе и пирожные, отчего сюрреализм ситуации только усилился. Напоминало больше посиделки старых добрых друзей — словно бы не были они едва знакомыми друг другу людьми, собравшимися исследовать странные и загадочные объекты далекой глуши.
Чтобы хоть что-нибудь сказать, Виктор озвучил эту мысль. Алиса кивнула в знак согласия, Константинов усмехнулся:
— Точно-точно, Виктор.
— Вы же репортер? — произнесла Алиса.
— Да, работаю в «Газете».
Она кивнула.
— Предполагаете написать об этом статью?
Что-то в ее тоне смутило Виктора.
— Полагаю, это зависит от того, что мы найдем.
— Да, конечно, — согласилась она, — от того, что мы найдем. А что говорит по поводу этого редактор?
— Он считает, что все это выдумки и что все сфабриковал Вадим в отместку за отказ напечатать его статьи.
Константинов расхохотался, пробормотав:
— Ну Максимов…
Алиса чуть улыбнулась:
— А вы думаете, результаты этой экспедиции можно будет опубликовать?
— Что вы хотите сказать?
— Если учитывать, как вы получили эту информацию, — она показала на досье, — ведь это все еще государственная тайна.
Виктор не знал, что ответить, кроме стандартного: «Люди имеют право знать правду», но его выручил Константинов:
— Думаю, мы забегаем вперед, Алиса. Сейчас важно собрать как можно больше сведений. А уже от того, что мы соберем, будут зависеть наши дальнейшие действия.
Вместо ответа Алиса взяла пирожное и откусила кусочек.
— Полагаю, Вадим показал вам то, что мы нашли, так называемую антипризму? — поинтересовался у нее Виктор.
— Да.
— И что это, по-вашему?
— Понятия не имею, — сухо ответила она. — Никогда не видела ничего похожего. Хотелось бы отнести ее в нашу лабораторию и взять пробу материала, но это будет трудно.
— Возникнет много вопросов, — уточнил Виктор.
— Именно.
— Сомневаюсь, что было бы много толку, — добавил Константинов, — проект «Сварог» тоже пытался это сделать, но безрезультатно.
Черникова задумчиво сказала:
— Такое чувство, что она не пассивна. Изменения ее цвета и внешнего вида — больше знаки изменений, чем сами изменения. — Она покачала головой. — Невероятно, но я уверена, что это какой-то прибор.
