Этот мужик из НАСА, благодарение богам, не говорил покровительственным тоном. Мы стояли на балконе и следили за взлетающими кораблями, и он говорил мне, что если я буду напряженно учиться, я когда-нибудь поведу их. Я не стал говорить ему, что я не такой уж сосунок и получу диплом раньше, чем буду достаточно взрослым для применения его где бы то ни было, даже в Службе этого полковника. Я просто посмотрел, как взлетают корабли, и сказал: "Через десять лет я буду смотреть сверху, а не снизу". А он рассказал, какой трудной была его собственная тренировка, но я не спросил, чего ради он согласился с таким вшивым назначением, как у него. Теперь, подумав, я рад, что не спросил. Он гораздо больше походил на человека из их рекламы, чем кто-нибудь из их реальных людей. Надеюсь, я никогда не буду походить на типа из рекламы.
Спасибо тебе за монету и за теплые носки, и за струнные квинтеты Моцарта, которые я слушаю прямо сейчас. Я хотел бы получить разрешение побывать на Луне; вместо того, чтобы ехать на лето в Европу. Может быть… это возможно? Ну, если я осилю тот новый тест, который ты для меня придумал? Но, в любом случае, пожалуйста, подумай насчет этого.
Твой сын Питер."
+++
— Алло, Психиатрический институт слушает.
— Я хотела бы записаться на обследование.
— Минутку. Я соединяю вас со Столом записи.
— Алло, Стол записи слушает.
— Я хотела бы записаться на обследование.
— Минуточку… Какого рода обследование?
— Я хочу увидеть д-ра Шэлотт. Как можно скорее.
— Сейчас… я посмотрю расписание. Вас устроит следующий вторник, два часа?
— Прекрасно.
— Ваше имя, пожалуйста.
— Де Вилл. Джилл де Вилл.
— Хорошо, мисс де Вилл. Значит, в два часа, вторник.
— Спасибо.
***
Человек шел рядом с шоссе. По шоссе неслись кары. На линии высокого ускорения они мелькали, как расплывающиеся пятна.
Движение было слабое.
Было 10:30 утра; холодно.
Меховой воротник у человека был поднят, руки засунуты в карманы, сам он наклонился навстречу ветру. По ту сторону ограды дорога была сухой и чистой.
Утреннее солнце закрыли тучи. В грязном свете человек видел деревья за четверть мили.
Шаг его не менялся. Глаза не отрывались от деревьев. Мелкие камешки хрустели под ногами.
Дойдя до деревьев, он снял пальто и аккуратно сложил его.
Он положил пальто на землю и полез на дерево.
Когда он долез до ветки, которая тянулась над оградой, он посмотрел, нет ли приближающихся каров, затем схватил ветвь обеими руками, опустился вниз, повиснув на мгновение, и упал на шоссе.
Это была полоса, ведущая на восток, шириной в сто ярдов.
Он бросил взгляд на запад, увидел, что движения в его сторону пока нет, и пошел к центральному острову. Он понимал, что может не достичь его.
В это время дня кары шли по линии высокого ускорения со скоростью приблизительно 160 миль в час. Но он шел.
Кар прошел позади него. Он не остановился. Если окна были затемнены, как это обычно бывает, то пассажиры даже не видели, что он пересек их путь. Потом они, вероятно, услышат об этом и осмотрят перед и зад машины нет ли признаков наезда.
Кар прошел перед ним. Окна были прозрачными. На мгновение мелькнули два лица, раскрытые рты в виде буквы «О», а затем исчезли. Его собственное лицо ничего не выражало. Оно не изменилось. Еще два кара пролетели мимо.
Он прошел по шоссе ярдов двадцать…
Двадцать пять…
Ветер или что-то под ногами сказали ему, что идет кар. Он даже не взглянул в ту сторону, но уголком глаза заметил идущую машину. Шага он не изменил.
…У Сесила Грина окна были прозрачными — ему так нравилось. Левая рука его забралась под ее блузку, юбка ее была скомкана на коленях, а его правая рука уже лежала на рычаге, опускающем сиденье. Вдруг девушка откинулась назад, издав горловой звук.
Его рука дернулась влево.
Он увидел идущего человека.
Он увидел профиль, так и не повернувшийся к нему полностью. Он увидел, что человек не изменил походки.
А затем он уже не видел человека.
Легкое дребезжание, и лобовое стекло стало само очищаться. Сесил Грин ехал дальше. Он затемнил окна.
— Как?.. — спросил он, когда она снова была в его объятиях, и всхлипнул. Монитор не задержал его…
— Он, видимо, не коснулся ограды…
— Наверное, он спятил…
— Все равно, его должны были задержать в самом начале пути…
Лицо могло быть любое… Мое?
Испуганный Сесил опустил сиденье…
***
— …Привет, ребятишки. Это крупный план большой, жирной, запачканной табаком улыбки, которой вы только что были вознаграждены. Но хватит юмора.
Сегодня вечером мы отойдем от нашего необыкновенного неофициального формата. Мы начнем с тщательно придуманного драматического представления по последней арт-моде.
Мы собираемся играть Миф.
— Только после основательного проникновения в душу и болезненного самоанализа мы решили сыграть для вас сегодня именно этот миф.
— Да, я жую табак — с краснокожим, подлинной фабричной маркой на пачке.
— Теперь, когда я буду скакать по сцене и плеваться, кто первый установит мою мифическую агонию? Не увлекайтесь фонами. Пуск!
— Ладно, леди, джентльмены и все прочие: Я — Титан Бессмертный, одряхлел и превратился в кузнечика. Пуск!
— Для моего следующего номера нужно больше света.
— Больше, чем сейчас… Пуск!
— Еще больше света…
— Слепящий свет!
— Очень хорошо. Пуск!
— Теперь — в моей пилотской куртке, солнцезащитных очках, шелковом шарфе вот!
— Где мой халат?
— Ладно, все установлено.
— Эй вы, шелудивые! Пошел! Хо! Хо! Вверх! Вверх, в воздух, бессмертные лошади, поднимайтесь туда!
— Больше света!
— Эй, лошади! Быстрее! Вниз! Папа и мама смотрят, и моя девушка внизу! Давай-давай! Не позорьтесь на этой высоте! Еще!
— Какого дьявола это лезет ко мне? Оно похоже на молнию… а-а-ах!
— Ух. Это был Фаэтон в "слепой спирали" на солнечной половине.
— Вы все, наверное, слышали старую поговорку: только Бог может быть один в трех лицах. Так вот, этот миф называется "Аполлон и Дафнис". Да уберите вы эти юпитеры!..
***
Чарлз Рэндер писал главу «Некрополь», главу для первой за четыре года своей книги "Недостающее звено человечества". После возвращения он освободил свое послеобеденное время каждого вторника и четверга для работы над ней, закрывался в своем кабинете и заполнял страницы своим обычным хаотическим письмом.
"У смерти множество вариантов, в противоположность умиранию…" писал он, когда интерком зажужжал коротко, длинно, затем опять коротко.
