Рэй Бредбери - Золотые яблоки солнца (The Golden Apples of the Sun), 1953

Он самодовольно откинулся на стуле и прикурил сигарету.

– А давали ли вы себе отчет, когда творили эти преступления, что наручное радио, передатчик в автомобиле, телефон, автобусный динамик, селекторная система в офисе – все это было взято напрокат или являлось чьей-то собственностью?

Психиатр сидел, озаренный блаженной улыбкой пациента.

– Так вы не потребуете помощи от Института психического здоровья? Вы готовы взять всю ответственность на себя?

– Это только начало, – подчеркнул мистер Брок. – Я выступаю в авангарде меньшинства, у которого нет уже сил выносить шум. Ни одного мгновения без музыки, без контакта с чьим-либо голосом, где бы ты ни был: сделай это, сделай то, быстро, быстро, иди-ка сюда, иди-ка туда. Вы еще увидите. С меня начинается бунт. Мое имя войдет в историю!

– Гм… – Психиатр будто задумался.

– Конечно, до массовых волнений еще далеко. Ведь поначалу все эти вещи казались такими привлекательными, такими практично-выгодными. Но люди слишком увлеклись, слишком далеко зашли и, втянувшись в определенный стереотип социального поведения, не могут из него выйти. Более того, они не осознают, что попали в ловушку. Как и все другое, они просто рационализировали свои нервы. "Наш современный век", – говорят одни; "Условия", – вторят другие; "Стресс", – поясняют третьи. Но, запомните мои слова, зерно кинуто. Обо мне всему миру поведало телевидение, кино, радио – вот в чем ирония! С тех пор уже минуло пять дней. И миллиарды людей знают обо мне. Внимательно проглядывайте финансовые полосы газет и однажды, может быть, сегодня, вы заметите, как увеличится, вырастет на глазах продажа французского шоколадного мороженого!

– Мне все ясно, – сказал психиатр.

– Так вы позволите теперь мне вернуться в мою чудесную одиночную камеру, где я смогу провести в тишине и одиночестве целых полгода?

– Конечно, – задумчиво ответил психиатр.

Он нажал на замаскированную кнопку, двери открылись и, когда он вышел, закрылись и сами замкнулись. Он шел по коридорам в одиночестве. Первые двадцать шагов его сопровождал "Китайский тамбурин". Потом – "Цыганка", "Пассакалия" и "Фуга в минорных тонах" Баха, "Тай-гер-рег", "Любовь – это как сигарета". Психиатр достал из кармана сломанный наручный радиотелефон, похожий на мертвого жука, вошел в свой кабинет. Прозвучал звонок, и из-под потолка раздался голос:

– Вы пришли, доктор?

– Я только что закончил с Броком, – ответил психиатр.

– Диагноз?

– Создает впечатление абсолютно дезориентированного и вместе с тем коммуникабельный. Отказывается признавать наипростейшие реалии окружения и сосуществовать с ними.

– Прогноз?

– Неуверенный. Когда я оставлял его, он баловался воображаемым лоскутком материи.

Зазвонили три телефона. Будто раненый кузнечик, застрекотал в углу запасной радиоприемник. Мигнул розовой лампочкой и клацнул селектор. Снова зазвонили три телефона. Сквозь приоткрытые двери донеслась музыка. Тихо напевая, психиатр приспособил себе на запястье новый радиотелефон, нажал клавишу селектора и какое-то время говорил. Потом снял трубку с настольного телефона – поговорил, с другого – поговорил, с третьего – поговорил; нажал кнопку наручного радио – поговорил, спокойно и уверенно, на лице ни тени озабоченности или беспокойства. Вокруг звучала музыка и вспыхивали лампочки, снова и снова звонили телефоны, трещало радио, громко говорили селекторы, звучали голоса из-под потолка. Так психиатр и провел всю вторую половину этого прохладного, напоенного кондиционированным воздухом, такого долгого дня. Телефон, радио, селектор, телефон, радио, селектор, телефон, радио, селектор, телефон, радио…

The soft knock came at the kitchen door, and when Mrs. O'Brian opened it, there on the back porch were her best tenant, Mr. Ramirez, and two police officers, one on each side of him. Mr. Ramirez just stood there, walled in and small.

"Why, Mr. Ramirez!" said Mrs. O'Brian.

Mr. Ramirez was overcome. He did not seem to have words to explain.

He had arrived at Mrs. O'Brian's rooming house more than two years earlier and had lived there ever since. He had come by bus from Mexico City to San Diego and had then gone up to Los Angeles. There he had found the clean little room, with glossy blue linoleum, and pictures and calendars on the flowered walls, and Mrs. O'Brian as the strict but kindly landlady. During the war, he had worked at the airplane factory and made parts for the planes that flew off somewhere, and even now, after the war, he still held his job. From the first, he had made big money. He saved some of it, and he got drunk only once a week-a privilege that, to Mrs. O'Brian's way of thinking, every good workingman deserved, unquestioned and unreprimanded.

Inside Mrs. O'Brian's kitchen, pies were baking in the oven. Soon the pies would come out with complexions like Mr. Ramirez's, brown and shiny and crisp, with slits in them for the air almost like the slits of Mr. Ramirez's dark eyes. The kitchen smelled good. The policemen leaned forward, lured by the odor. Mr. Ramirez gazed at his feet, as if they had carried him into all this trouble.

"What happened, Mr. Ramirez?" asked Mrs. O'Brian.

Behind Mrs. O'Brian, as he lifted his eyes, Mr. Ramirez saw the long table, laid with clean white linen and set with a platter, cool, shining glasses, a water pitcher with ice cubes floating inside it, a bowl of fresh potato salad, and one of bananas and oranges, cubed and sugared. At this table sat Mrs. O'Brian's children-her three grown sons, eating and conversing, and her two younger daughters, who were staring at the policemen as they ate.

"I have been here thirty months," said Mr. Ramirez quietly, looking at Mrs. O'Brian's plump hands.

"That's six months too long," said one policeman. "He only had a temporary visa. We've just got around to looking for him."

Soon after Mr. Ramirez had arrived, he bought a radio for his little room; evenings, he turned it up very loud and enjoyed it. And he had bought a wrist-watch and enjoyed that, too. And on many nights he had walked silent streets and seen the bright clothes in the windows and bought some of them, and he had seen the jewels and bought some of them for his few lady friends. And he had gone to picture shows five nights a week for a while. Then, also, he had ridden the streetcars-all night some nights-smelling the electricity, his dark eyes moving over the advertisements, feeling the wheels rumble under him, watching the little sleeping houses and big hotels slip by. Besides that, he had gone to large restaurants, where he had eaten many-course dinners, and to the opera and the theatre. And he had bought a car, which later, when he forgot to pay for it, the dealer had driven off angrily from in front of the rooming house.

"So here I am," said Mr. Ramirez now, "to tell you that I must give up my room, Mrs. O'Brian. I come to get my baggage and clothes and go with these men."

"Back to Mexico?"

"Yes. To Lagos. That is a little town north of Mexico City."

"I'm sorry, Mr. Ramirez."

"I'm packed," said Mr. Ramirez hoarsely, blinking his dark eyes rapidly and moving his hands helplessly before him. The policemen did not touch him. There was no necessity for that. "Here is the key, Mrs. O'Brian," Mr. Ramirez said, "I have my bag already."

Mrs. O'Brian, for the first time, noticed a suitcase standing behind him on the porch.

Mr. Ramirez looked in again at the huge kitchen, at the bright silver cutlery and the young people eating and the shining waxed floor. He turned and looked for a long moment at the apartment house next door, rising up three stories, high and beautiful. He looked at the balconies and fire escapes and back-porch stairs, at the lines of laundry snapping in the wind.

"You've been a good tenant," said Mrs. O'Brian.

"Thank you, thank you, Mrs. O'Brian," he said softly. He closed his eyes.

Mrs. O'Brian stood holding the door half open. One of her sons, behind her, said that her dinner was getting cold, but she shook her head at him and turned back to Mr. Ramirez. She remembered a visit she had once made to some Mexican border towns-the hot days, the endless crickets leaping and falling or lying dead and brittle like the small cigars in the shop windows' and the canals taking river water out to the farms, the dirt roads, the scorched fields, the little adobe houses, the bleached clothes, the eroded landscape. She remembered the silent towns, the warm beer, the hot, thick foods each day. She remembered the slow, dragging horses and the parched jack rabbits on the road. She remembered the iron mountains and the dusty valleys and the ocean beaches that spread hundreds of miles with no sound but the waves -no cars, no buildings, nothing.

"I'm sure sorry, Mr. Ramirez," she said.