- Так вы меня ждали? - спросил я.
- А как же! Все это время вы, со всеми вашими хитростями, были у нас на привязи. Мы не можем позволить, чтобы безответственный бунт нарушил господствующий порядок.
Старик, умирающий в коридоре, - мелькнула мысль. Он тоже был частью барьеров, которые меня сюда направляли...
- Хорош порядок, - заметил я. - А во главе - уж не вы ли? Поздравляю.
- Приберегите свои остроты для более подходящего случая! - огрызнулся Симингтон. Значит, мне удалось-таки задеть его за живое. Он разозлился. - Вы все искали "источники демонизма", мерзлянчик вы этакий, ледышка моя допотопная... Так вот - их нет. Ваша любознательность удовлетворена? Их просто-напросто нет, понимаете? Мы даем наркоз цивилизации, иначе она сама себе опротивела бы. Поэтому-то будить ее запрещено. Поэтому и вы вернетесь в ее лоно. Бояться вам нечего, это не только безболезненно, но и приятно. Нам куда тяжелее, мы ведь обязаны трезво смотреть на вещи - ради вас же.
- Так вы это из альтруизма? Ну да, понятно, жертва во имя общего блага.
- Если вы и впрямь так цените ужасную свободу мысли, - заметил он сухо, советую оставить глупые колкости, иначе вы добьетесь того, что вмиг ее потеряете.
- А вы хотите мне еще что-то сказать? Я слушаю.
- В настоящий момент, кроме вас, я единственный человек в целом штате, который видит! Что у меня на глазах? - добавил он быстро, испытующе.
- Темные очки.
- Значит, мы видим одно и то же! - воскликнул Симингтон. - Химик, давший Троттельрайнеру отрезвин, возвращен к нормальной жизни и более ни в чем не сомневается. Сомневаться не позволено никому, неужели не ясно?
- Позвольте, - прервал я его. - Похоже, вы и в самом деле стараетесь меня убедить. Странно. Собственно говоря, зачем?
- Затем, что действидцы - не демоны! Обстоятельства нас вынуждают. Мы загнаны в угол, играем картами, которые раздал нам жребий истории. Мы последним доступным нам способом даем утешенье, покой, облегчение, с трудом удерживаем в равновесии то, что без нас рухнуло бы в пропасть всеобщей агонии. Мы последние Атланты этого мира. Если миру суждено погибнуть, пусть хоть не мучается. Если нельзя изменить реальность, нужно хоть заслонить ее чем-то. Это наш последний гуманный, человеческий долг.
- Неужели совсем ничего нельзя изменить?
- Сейчас две тысячи девяносто восьмой год, - сказал Симингтон. Шестьдесят девять миллиардов людей живут на Земле легально и еще, надо думать, двадцать шесть миллиардов тайных уроженцев. Температура падает на четыре градуса в год; очень скоро здесь будет ледник. Остановить обледенение мы не в силах, - разве что замаскировать.
- Мне всегда казалось, что в пекле будет адская стужа. А вы украшаете вход в него миленькими узорами?
- Именно так. Мы - последние добрые самаритяне. Все равно кому-то пришлось бы, сидя на этом вот месте, разговаривать с вами; случайно это оказался я.
- Да, да припоминаю: esse homo. [Се - человек! (лат.).] Но... погодите... сейчас... Я понял, чего вам надо! Вы хотите убедить меня, что без вас, эсхатологического анестезиолога, не обойтись. Раз нет хлеба - наркоз страждущим. Не понимаю только, к чему вам мое обращение в вашу веру, если мне все равно придется тут же о нем позабыть? Если средства, которые вы применяете, так хороши, к чему заботиться о доказательствах? Достаточно пары капель кредобилина, и я с восторгом буду ловить каждое ваше слово, буду чтить вас и слушаться. Похоже, вы и сами не очень-то убеждены в достоинствах такого лечения, если вам по душе обычная старомодная болтовня, если вам приятней беседовать, чем орудовать распылителем! Вы, как видно, прекрасно знаете: психимическая победа - всего лишь жульничество, на поле боя вы останетесь в одиночестве - триумфатор с изжогой. Убедить, а после столкнуть в беспамятство - вот чего вы хотите. Не выйдет! Раньше ты повесишься на своей благородной миссии вместе с теми вон девками, что скрашивают тебе труды по спасению. А все-таки настоящих хочется, без щетины?
Его лицо исказила гримаса ярости. Вскочив со стула, он заревел:
- У меня найдутся не только аркадийские средства! Есть и химический ад!
Встал и я. Он потянулся было к пресс-папье, но я с криком "Отправимся туда вместе" бросился на него. По инерции, как я и рассчитывал, мы покатились к открытому окну. Послышался чей-то топот, чьи-то сильные пальцы пытались оторвать меня от него, он извивался, пинал меня, но в последний момент я повалил его на подоконник, собрал все силы и прыгнул; в ушах засвистело, мы кувыркались, вцепившись друг в друга; вращаясь, воронка улицы стремительно надвигалась на нас, я приготовился к сокрушительному удару, однако падение оказалось мягким, брызнула черная жижа, зловонная, благословеннейшая трясина сомкнулась над моей головой - и опять расступилась. Я вынырнул посредине канала, отирая рукой глаза, с резким привкусом помоев во рту, но счастливый, как никогда! Профессор Троттельрайнер, разбуженный моими воплями, склонялся над топью и подавал мне, как.братскую руку, ручку сложенного зонта. Отзвуки бумбардировки стихали. Дирекция "Хилтона" спала вповалку на надувных креслах (вот откуда взялись "надуванки"!), секретарши вели себя во сне вызывающе. Джим Стэнтор, храпя и ворочаясь с боку на бок, придушил крысу, которая выцарапывала шоколад у него из кармана; перепугались и он, и она. Присев у стены на коленях, Дрингенбаум, этот педантичный швейцарец, при бледном свете фонарика правил свой реферат. Занятие, в которое углубился профессор, возвещало начало второго дня футурологического конгресса; при этой мысли я разразился таким хохотом, что рукопись выпала у него из рук, плюхнулась в черную воду и поплыла - в неизведанное грядущее.
