— Проклятье! — выругался он и сел в пустое президентское кресло: выходить в коридоры, где бродит неизвестный убийца, ему не хотелось. Теперь ему оставалось одно: успокоиться, хорошенько поразмыслить, кроме того — попробовать установить, кто был таинственный убийца… И главное — как снова не попасться ему на мушку. И еще можно было посмеяться над тем, до чего же беззащитным делают иногда человека коридоры власти…
Глаза начальника охраны сперва округлились, затем сузились до серых щелок:
— Я ослышался? Ты стрелял в человека? Тогда почему ты признаешься в этом мне?
По лицу молодого человека пробежала гримаса.
— Я стрелял в гангстера. В бешеную собаку, которая — я знаю это — шантажирует самого Президента. Этого человека нельзя пускать и на порог этого здания, — он старался говорить как можно тверже и отчетливее.
— Ты сумасшедший — и это все, что я могу сказать… Ты что, пришел ко мне с повинной?
— Элтон остался жив. Значит — он все равно узнает, кто в него стрелял. Мне нечего терять: сбежать я все равно не сумею, в тюрьме он тоже меня найдет. Я хочу, чтобы вы все поняли, с кем имеете дело. И еще я хочу, чтобы вы… — его голос слегка дрогнул, — помогли мне уйти.
— То есть?
— Не сбежать — уйти, — уже четче повторил сержант. — Неужели вы сами не знаете, кто такой Элтон?
— Знаем, — резко и строго отрезал начальник охраны. — Но это еще не причина устраивать тут стрельбу. Считай, что ты выстрелил по престижу всей гвардии… Постой, что ты хотел сказать этим «уйти»?
— Я хотел, как лучше, и не видел другого выхода. Как честным людям, вам всем тоже должно быть небезразлично, что к власти приходит — точнее, уже пришла — мафия. Посмотрите, как круто изменился в последнее время курс… Элтон — маньяк и садист, и я не удивлюсь, если однажды окажется, что вся эта история с инопланетянами — чудовищных размеров провокация. Но я стрелял — значит, закон сейчас против меня, а не против Элтона, который не раз уже ускользал от него… Я хочу умереть.
— Еще одна глупость, — возразил начальник охраны. — Допустим, первую я еще могу понять: я тоже слышал, кто такой Элтон. Я не могу одобрить такую выходку — против таких, как он, есть закон, хотя он порой слишком медлит. Возможно, хотя я не стал бы утверждать так категорично, ты и прав насчет его отношений с Президентом: слишком многие министры сменились в последнее время, а выгода для Элтона некоторых принятых недавно законов очевидна.
— Но ведь я признался в покушении на убийство, в нарушении закона, так? — от волнения сержант покраснел. — Я — преступник, и вы все станете соучастниками, если не арестуете меня. А если арестуете… Считайте это слабостью — но я просто боюсь. Из тюрьмы человека тоже можно похитить.
Он опустил голову. Некоторое время подполковник задумчиво смотрел сквозь него, затем обвел глазами присутствующих (в комнате находились еще пятеро военных).
— Надеюсь, нас никто не подслушивал, — медленно проговорил он.
Ему никто не ответил. Этих людей он знал хорошо и давно, и знал также, что никто из них не предаст, если он примет решение преступить закон и умолчать о проступке самонадеянного мальчишки. Но если у стен есть уши… Нет, подполковник не хотел подвергать риску своих подчиненных.
— Не надо… — сдавленно произнес сержант. — Я… я сам…
— Может, все еще обойдется… Может, еще никто не слышал, — отворачиваясь, пробормотал подполковник.
Из кобуры сержанта вынырнул пистолет, замер на миг в воздухе и вздрогнул, выпуская из себя пулю…
Она никогда еще не была здесь — и тем неприятнее было ощущение, что все происходящее уже когда-то было. Может, это из-за загадочного сходства всех официальных церемоний вне зависимости от места и времени? Рипли казалось, что она видит этот прием во сне или по стереовидению. По очень хорошему стереовидению… А вот «слышимость» была плохой — Рипли с трудом разбирала слова, даже те, что произносила сама… Или те, что сами произносились спрятанным у нее внутри кем-то. Священник больше молчал. Все Равно стушевался и держался позади всех — к тому же большинство принимали его за ребенка.
— Возьми меня в «приемыши», не выдавай, — попросил он, улучив момент, и, к удивлению Медного, принялся называть Рипли мамой.
Речь Медного переводить было совсем легко: в ней постоянно сквозили интерпланетные дипломатические штампы — это все, что Рипли запомнила достаточно отчетливо.
Из окружавших ее лиц знакомых было меньше, чем можно было предположить. Она кое-как помнила Президента — по портретам, но фамилия его совершенно вылетела из памяти; остальные лица казались и вовсе чужими и поэтому путались. Вот разве что мужчина среднего роста и средних лет, которого, несмотря на традиционный «приемный» пиджак, легче было принять за телохранителя, чем за члена высшего общества, кого-то ей напоминал. Или так казалось из-за его слишком пристального изучающего взгляда? Рипли постаралась запомнить его черты, довольно правильные и не лишенные приятности, — но в памяти они не держались, оставляя там только взгляд небольших черных глаз. Возле него почти все время находилась довольно молодая женщина, судя по выражению лица — особа весьма скучная. Черноглазый смотрел на Рипли так настойчиво, что она начала беспокоиться.
Попытка отвлечься ничего не дала — даже поворачиваясь к этому человеку спиной, Элен ощущала его взгляд.
«Ну что ему надо?» — злилась Рипли, раздраженно поглядывая на окружающих; она бы все отдала сейчас за несколько минут одиночества. Кроме того, на нее снова нашло смущение из-за собственного внешнего вида — если в начале приема она заставила себя забыть о нем и полностью сосредоточилась на переводе, то теперь ей становилось все неуютнее.
Она попробовала поискать взглядом хоть кого-то, кого можно было бы попросить об одолжении, но вокруг сидела слишком неподходящая для этого публика, которая к тому же сыпала пустыми, заранее предсказуемыми вопросами о том, как Медный в качестве представителя своей планеты оценивает перспективы дальнейшего и всяческого сотрудничества, и тому подобном. Вскоре Рипли показалось, что и сам официальный посол не слишком горит желанием поддерживать беседу такого рода, а относится к ней словно свысока. В то же время она видела, что Президент погружен в какие-то свои мысли, хотя присутствие гостей с другой планеты его занимает и тревожит. Из всего этого напрашивался вывод, что настоящий разговор состоится позже, наедине.
«И тут, скорее всего, какие-то свои интриги, свои подводные камни, свой невидимый со стороны рисунок игры, — грустно думала Рипли, то встречаясь взглядом с черноглазым, то стараясь избегать его. — Странно, вот так живешь и не думаешь о том, что творится наверху, обо всех этих закулисных страстях… Может, у каждого второго здесь кто-то ходит в заложниках, а кто-то берет их сам… а кто-то является таковым у своих стремлений, у выгоды… да мало ли у чего. Вот взять того же Президента: к нему привыкаешь относиться как к символу, знаешь его по проводимой политике — и ни за что не догадаешься, находясь вдалеке, кто именно держит его на прицеле… Почему — на прицеле? Странные ассоциации… Может потому, что показалось, будто он испуган? Так, может, он боится Медного и Священника? Я бы тоже боялась их, не зная. И многие боятся — вон как косятся — совсем не замечают меня… и слава Богу. Нет, не то… Точно — ведь только двое… нет, трое, не считают Медного главным объектом внимания. Этот неприятный тип, его подруга и Президент… а последний-то просто обязан… — она прервала размышления для очередного перевода и долго вспоминала, на чем оборвала свою мысль. — Да, он просто обязан в первую очередь интересоваться послом. Не только делать вид, чем он так усердно занимается, а по-настоящему интересоваться: не каждый же день ему приходится принимать здесь инопланетян. Что-то мне не нравится его реакция — он даже не удивлен. Он занят чем-то своим… совсем своим… Но что может сегодня быть важнее контакта? Большой Поединок?.. тьфу! — предстоящие выборы? Кстати, сколько лет он уже на верхушке? Ладно, неважно… Или у Человечества сейчас такие проблемы, что Президенту просто не до нас?» Совершенно заинтригованная, Рипли попробовала проследить за его взглядом — и убедилась, что чаще всего он останавливается как раз на черноглазом.
