— Не тешьте себя и других иллюзиями. На самом деле это невозможно! — прервал Арида голос телепата Монеса. — А даже если это и стало возможным, разве это правильно? Нужно не посылать в неизвестное свои копии, а лучше лететь самому, как это сделал смелый Ларвеф!
— У вас есть какие-нибудь причуды? — неожиданно спросил своего противника Арид. — Причуды? Странности? Привычки?
— Я не признаю никаких причуд!
— А Ларвеф признавал. Одна из его странностей, его причуд — это желание быть там, где быть почти невозможно. Потом это стало его привычкой, так же как для вас, Монес, бояться всяких причуд. Ларвеф, конечно, не стал бы посылать в бесконечность свою копию, а послал самого себя. Но это каждый раз приводило к тому, что он попадал в чужую эпоху и не мог попасть в свою. Слишком долго длилось его путешествие, чтобы он мог встретиться с знакомыми и друзьями. Я, по-видимому, очень привязан к своим знакомым, в том числе и к вам, Монес, и поэтому предпочел бы послать в бесконечность не самого себя, а свою копию.
— Это трусость!
— Нет, это особенность характера. Не все рождаются Ларвефами.
— Вы правы, — крикнул с места Монес, — с Ларвефа невозможно создать копию.
Реплика была удачной. И зал, а также далеко за пределами зала ее оценили. Оценил ее и Арид.
Воспользовавшись своей удачей, Монес начал возражать Ариду, поспешив к трибуне, с которой еще не успел сойти его противник.
— Я, — начал он, сделав эффектный жест, — я хотел бы спросить уважаемого логика Арида, что несет с собой обновление «памяти» наших клеток? Впрочем, я угадываю ответ. Молодость — скажет нам остроумный логик. Но не станем ли мы своими собственными копиями? Ведь мы будем вынуждены расстаться с собой. Нет, я возражаю.
— Ну и оставайтесь самим собой. Вас же никто не принуждает! — сказал Арид под общий смех присутствующих.
Казалось, Ларвефу теперь некуда было спешить. Некуда и незачем. Он вынужден был ждать, как годами ждали Веяд, Туаф и крошечное существо, называвшее себя Эроей. И все же Ларвеф спешил закончить свое повествование и скорее взяться за дело.
За какое дело? Он об этом пока еще никому не говорил, даже крошечному существу, в разговоре с которым он был всегда очень нежен и предупредителен. Но он явно к чемуто готовился. Изучал карту этого участка Галактики, что-то отмечал на ней. По-видимому, для того он и делал длинные паузы, нередко на самом интересном месте, прерывая свое повествование, к явной досаде двух слушателей и одной слушательницы.
— Извините, — говорил он, — я вынужден здесь поставить точку. Впрочем, не точку, а многоточие. Завтра продолжу, если у вас будет желание меня слушать.
О чем рассказывал он? Нет, теперь уже не о Земле.
Ведь, кроме Земли, он посетил немало других планет. Разговаривал ли он с другими мудрецами, кроме того, которого оставил в далеком Кенигсберге? Нет, на большинстве других планет он-увы! — не встретился с живым разумом, с разумной жизнью, своим удивительным существованием как бы иллюстрирующей старую и мудрую мысль, что природа (эволюция), стремясь увидеть и понять самое себя, создает разум, облачив его в подходящую форму. Люди Земли своим внешним видом не многим отличались от жителей Дильнеи, подтверждая этим единство законов природы, которую вряд ли стоит обвинять в недостатке воображения.
Но как быть с законом больших чисел, с теорией вероятностей? Уж не старается ли природа, поскольку ей это удается, обойти эти законы?
Поддержанный Туафом и Эроей, Веяд вынужден был задать этот вопрос.
Ларвеф пожал плечами. Природа не давала ему полномочий отвечать за нее на такого рода вопросы. Что может сказать он, скромный путешественник? Только на двух планетах он встретил высокоразумную жизнь, впрочем отделенную очень большим расстоянием, но отнюдь не таким уж большим отрезком времени. Математики и физики вряд ли простят ему его «антропоцентризм», если употреблять земной термин, но что делать с фактами? Они сильнее всяких теорий. Зато на других планетах дело обстоит по-другому. Там игра больших чисел, единство невозможного и возможного нередко приводили к неожиданным результатам. Как вам нравится, например, планета, намного превышающая своими размерами Дильнею и Землю, планета, населенная… кем бы вы думали?
Ларвеф остановился и посмотрел на своих слушателей, словно задав им загадку, которую они способны разгадать.
— Кем? — нетерпеливо спросила Эроя.
— Кем? — повторил ее вопрос Туаф. — Кем населенная?
— Не спешите, а попытайтесь ответить сами. Напрягите свое воображение. Не можете? Хорошо, я отвечу за вас. Вашими реализованными желаниями.
— Нашими?
— Ну, не вашими, а, скажем, моими. Представьте себе мир, в котором мы нашли то, чего когда-то желали.
— Планета сюрпризов? — спросила Эроя. — Расскажите о ней.
— Так слушайте и не прерывайте… Пребывая в течение многих лет в летящем космолете, борясь с невзгодами слишком большой длительности с помощью анабиоза, я все дальше и дальше отдалялся от своего прошлого. В интервалах между вынужденным отсутствием, дарованным мне и моим спутникам анабиотическим состоянием, мысль работала интенсивно. Она продолжала спрашивать сама себя: «Откуда и куда?» Казалось бы, беспочвенный вопрос. Но на что-то же надо было опереться в этом движении среди вакуумов межзвездного пространства. Я вспоминал. Воспоминания и были опорой для чувств. Воспоминания, в сущности, живут в нас независимо от логики, от здравого смысла. Не знаю почему, мне часто вспоминалась игрушка, подаренная мне в детстве. Это была забавная штука, забавная, разумеется, только для маленького мальчика, каким я тогда был. Нечто вроде складного ножа. Впрочем, с множеством всяких приборов; крошечной вилкой, ложкой, зажигалкой, всем необходимым для путешественника. В ручке этого ножа было спрятано целое хозяйство. Крошечный напильник, пилка, сверло. Я не мог нарадоваться этому подарку. А затем, как это часто бывает в раннем детстве, он исчез. В детстве все исчезает более загадочно, чем в зрелые годы. Наверно, я его потерял, бегая в лесу. Потерял и не мог найти. Но вернемся на ту планету, о которой сейчас идет речь. Достаточно было мне на несколько минут уединиться и сделать одному небольшую прогулку, как случилось это. Словом это я обозначаю нечто необъяснимое. Невольно нагнувшись, я увидел у своих ног что-то знакомое и давнее. На песке лежал тот самый складной нож, который я потерял в детстве. Чтобы проверить, не обманывают ли меня мои чувства, я поднял нож. Да, такой же точно. Правда, он был немножко тяжелее дильнейских вещей, давал почувствовать себя объем планеты. Что же такое случилось? Не знаю. И не знал никто из моих спутников, тоже получивших каждый по одному подарку. Все находили здесь то, что когда-то утеряли на Дильнее. Планета не была населенной. Больше того, на ней не было никакой органической жизни, даже плесени. А вещи тем не менее появлялись, только те вещи, которые были когда-то утеряны нами — членами экспедиции или экипажа. Казалось, кто-то затеял с нами забавную игру. Но кто мог играть с нами на мертвой планете? Никаких происшествий. Ровно ничего. Если не считать этих маленьких сюрпризов, Планета возвращала нам то, в чем мы, в сущности, не нуждались.
