Вячеслав Рыбаков - Гравилёт Цесаревич

Ничего, скоро все узнаем. Скоро, скоро, скоро! Меня била дрожь. Это не бедняга Кисленко, чья-то "пешка". Это - настоящая тварь, и из нее мы выкачаем все.

Человек этот, сказал кассир, чего-то боялся. Озирался и съеживался; такой крупный, представительный, а все будто хотел стать меньше ростом. И когда шел от кассы на посадку, держался в самой гуще толпы: обычно люди, попавшие в очередь к турникету последними, так последними и держатся, а этот все норовил пропихнуться туда, где его не видно в каше, потому я и обратил внимание...

Боялся. Нас боялся? Или у них тут своя разборка?

Скоро все узнаем. Скоро, скоро!

Беню взяли аккуратно и без помарок. Он сел в таксомотор, велел ехать в порт - в Японию, что ли, собрался? будет тебе Япония, будут тебе все Филиппины и Наньшацуньдао в придачу! - и слегка отмяк. Боялись, что он по прежнему вооружен и может сдуру начать палить, поэтому решили брать подальше от людей. Перегораживающий шоссе шлагбаум портовой узкоколейки оказался опущен, шофер остановил авто, и из-за обступивших дорогу ярких рекламных щитов - "С аквалангом - на Монерон!", "На яхтах Парфенова вам не страшна любая непогода!", "Я переплыл пролив Лаперуза - а ты?" - как из-под земли вымахнули четверо ребят с пистолетами, нацеленными Бене в голову сквозь окна таксомотора. Беня уж и не дергался, лишь понурился устало - и сам вышел наружу.

Оружия при нем не оказалось.

Меньше чем через час после прибытия в Южно-Сахалинск Беня уже пустился в обратный путь сюда, к нам. В наручниках. Теперь можно было то ли позавтракать, то ли пообедать.

- Свидетелей сюда, - сказал я, уже держа ложку в руках.

3

- Здравствуй, Беня, - сказал я. - Сколько лет, сколько зим.

- Сколько лий, сколько зям, - мрачно пошутил громила в ответ.

- Присаживайся. Вот майор Усольцев, звать его Матвей Серафимович. Он тобой будет заниматься непосредственно. Ты с ним еще не знаком.

- Очень приятно, - сказал Беня и кривовато усмехнулся: мол мы-то понимаем, что не очень, но нет смысла говорить об очевидном.

- Но сперва я тебя поспрашиваю. На правах старого другана.

- Спрашивайте...

Я помедлил. Он был какой-то безучастный, выбитый из колеи какой-то.

- Что ж ты, Беня. За тонкинскую дурь отсидел, от ограбления алмазного транспорта отмазался счастливо - так теперь тебе для коллекции мокряк понадобился?

- Не понимаю, о чем шепот, начальник.

Я ткнул клавишу монитора - на экране высветился Бенин фоторобот.

- Узнаешь?

- Узнавать - дело ваше...

- Ладно, будем мотыляться с опознанием...

Все пять свидетелей, со слов которых составлялся фоторобот, практически без колебаний указали на Цына, затерявшегося среди шести работников полицейского управления, приблизительно схожих с Беней по внешности и комплекции.

- Ну?

- Вы на меня смотрите - они на меня и показывают.

- Улетал ты, Беня, отсюда, кассир тебя узнал.

- А я этого и не скрываю...

Я перевел взгляд на модные Бенины туфли. Оперативники срисовали их еще в гравилете.

- Тапочки у тебя клевые, - я сунул Цыну под нос фотографию отпечатка следа с почвы скверика, где произошло покушение. - Рисуночек, видишь, точь-в-точь как за кустом, где убийца прятался.

Цын совсем заскучал. На отпечаток глянул мельком, опустил глаза. Когда заговорил, в голосе была гордая безнадежность - умираю, но не сдаюсь.

- Какой убийца? Не понимаю я вас... А тапочки я в здешнем магазине покупал, днями. Там за прилавком коробок сто стояло.

- Горбатого лепишь, Беня. Тапочки шанхайские, модельные, здесь таких и не видывали.

Он уж не нашелся, то ответить. Глядел на пол и отчаянно тосковал.

- Ну, хорошо. Трех часов полета, я смотрю, тебе мало показалось. Посиди теперь в КПЗ, еще часика три подумай, - я сделал вид, что тяну палец к кнопке вызова конвойного.

- А ордерок, извините, у вас имеется? - уныло спросил он.

- Да что ж ты дурика из меня делаешь? Для задержания на сутки никаких ордеров не требуется.

- А потом, - осторожно спросил Беня. Какая-то странная это была осторожность. Опасливость даже.

- А потом, - вдохновенно пустил я пробный шар, - если не получится у нас задушевной беседы, отпущу тебя на все четыре стороны.

И тут он совсем допустил слабину. Моргнул. Сглотнул. Вазомоторика, беда с нею всем на свете цынам.

- Прямо здесь?!

Он боялся выходить на улицу.

Он попал в какой-то переплет. И убийство он брать на себя не хотел, и на волю здесь, в Симбирске, его тоже, мягко говоря, не тянуло. Драпал он явно не от нас.

- А где же? - простодушно спросил я.

- Где хватали, туда и отвезите, - с нахальством отчаяния пробормотал он. - Что ж мне - второй раз на билет тратиться? У меня башли не казенные...

- Ну, знаешь, сегодня ты какой-то совсем нелепый, - ответил я. - А кстати, что ты на Сахалине делать собрался?

- На Монерон С аквалангом! - плаксиво выкрикнул он.

- Да, там говорят, красиво... Гроты... Что же сделаешь. Если взяли мы тебя понапрасну - полицейский гравилет, конечно, гонять туда не станем еще раз, но по справедливости скинемся с майором тебе на билет. А уж остальное - сам. И на вокзал сам, и в кассу сам...

Он угрюмо молчал. Ох, скушно ему было, ох, страшно!

И тут допустил слабину я. Солгал. Очень редко я такими прихватцами пользуюсь - грубо это, делу, в конечном счете, может скорее повредить, нежели помочь, и как-то даже неспортивно. Всегда неприятный осадок остается на душе. Будто сам себя, своею волей, уровнял со шпаной. Но Беня буквально напрашивался. Он созрел, надо было дожать чуть-чуть. Нет - так он просто плюнет на меня, как на вруна и провокатора, и будет прав, а я получу по заслугам. И придется впрямь отпускать его на улицу, куда он так не хочет - и, видимо, не хочет неспроста; так лучше его от этой улицы хоть так поберечь. Я вызвал конвойного. И Усольцев уже кусал губу, с досадой и непониманием косясь в мою сторону. И Цын уже встал, сутулясь, и повернулся к двери, чтобы идти. И тут я доверительно сказал ему в спину:

- Но ведь, Беня, и патриарх тебя признал.

Он стремительно обернулся ко мне.

- Так он живой?!

Усольцев не выдержал - захохотал от души и даже прихлопнул себя обеими руками по ляжкам. Беня растерянно уставился на него, потом опять на меня; широкое лицо его стало пунцовым.

- Живой, Беня, живой. Честное слово. Что ж ты себя так пугаешь? Нет на тебе мокряка. Садись-ка сюда сызнова, и будем разговаривать по-настоящему.

Он решительно шагнул назад. Взглядом я отослал конвойного. Беня уселся.

- А ежели по-настоящему, - сказал он, всерьез волнуясь, - если по настоящему... Он же все врет! Демагог! Поет сладкие песни, всех со всеми как бы мирить пытается - а сам личной власти хочет, диктатуры! Вот, мол, я самый добрый, самый правильный, без меня вы - никуда. Слушайтесь! А для меня это просто невыносимо, я ж в молодости сам коммунизмом увлекался, чуть обет не дал... Вовремя скумекал, что вранье это все, просто так вот дурят народ.