— А каковы, доктор, потребности вашего собственного темперамента? — интересуется господин Катерна.
— Четырнадцать унций[72] твердой и жидкой пищи…
— В час?
— Нет, сударь, в день, — отвечает Тио Кин, — и такой именно меры придерживался знаменитейший Корнаро с тридцатишестилетнего возраста, что помогло ему сохранить физические и умственные силы, чтобы написать на девяносто пятом году свой четвертый трактат и дожить до ста двух лет.
— По этому поводу дайте мне, пожалуйста, пятую котлету! — восклицает Пан Шао, разражаясь хохотом.
Ничего нет приятнее дружеской беседы за хорошо сервированным столом. Но обязанности призывают меня пополнить записную книжку заметками о Коканде. Мы должны прибыть туда в девять вечера, когда будет уже темно. Поэтому прошу майора поделиться со мной некоторыми сведениями о последнем значительном городе на территории русского Туркестана.
— Мне это тем легче сделать, — отвечает майор, — что я пятнадцать месяцев служил в Кокандском гарнизоне. Очень жаль, что вы не сможете посетить этот город, полностью сохранивший свой азиатский облик, так как мы еще не успели прилепить к нему новые кварталы. Вы увидели бы там площадь — второй такой не найти во всей Азии; величественный дворец Худоярхана, на холме в сто метров высотой, в котором остались от прежнего правителя пушки работы узбекских мастеров. Дворец этот считается, и не без оснований, могу вас уверить, настоящим чудом архитектуры. Вы теряете счастливую возможность употребить самые изысканные эпитеты, какие только есть в вашем лексиконе, чтобы описать приемный зал, обращенный в русскую церковь; длинный лабиринт комнат с паркетом из карагача; розовый павильон, где с чисто восточным гостеприимством встречали иностранцев; внутренний двор, расцвеченный мавританским орнаментом, напоминающим восхитительные архитектурные причуды Альгамбры;[73] террасы с прекрасным видом на город и окрестности; красивые здания гарема, где жили в добром согласии жены султана — тысяча жен, больше на целую сотню, чем у царя Соломона; кружевные фасады, сады с прихотливыми сводами и беседками из разросшихся виноградных лоз… Вот что могли бы вы увидеть в Коканде…
— Но я уже увидел это вашими глазами, дорогой майор, и читатели не будут, надеюсь, в обиде. Скажите только еще, есть ли в Коканде базар?
— Туркестанский город без базаров — все равно, что Лондон без доков.
— И Париж без театров! — восклицает первый комик.
— Да, в Коканде есть несколько базаров, и один из них находится на мосту через реку Сох, проходящую через город двумя рукавами. Там продаются лучшие азиатские ткани, за которые платят золотыми «тилля» — на наши деньги три рубля шестьдесят копеек.
— А теперь, майор, расскажите, пожалуйста, о здешних мечетях и медресе.
— С большим удовольствием, господин репортер, так как они не идут ни в какое сравнение с бухарскими и самаркандскими.
Я воспользовался любезностью майора Нольтица, и благодаря ему читатели «XX века» получат хоть некоторое представление о Коканде. Пусть мое перо бросит беглый луч на этот город, смутный силуэт которого удастся, быть может, разглядеть в темноте!
Сильно затянувшийся обед неожиданно закончился, когда господин Катерна изъявил готовность прочесть нам какой-нибудь монолог.
Вы, конечно, легко догадаетесь, как охотно было принято это предложение.
Наш поезд все больше и больше начинает напоминать городок на колесах. В нем есть даже свой «клуб» — вагон-ресторан.
И вот, в восточной части Туркестана, в четырехстах километрах от Памирского плоскогорья, за десертом после превосходного обеда, поданного в салоне трансазиатского поезда Узун-Ада — Пекин, было с большим чувством прочитано «Наваждение», прочитано со всем талантом, присущим господину Катерна, первому комику, ангажированному на предстоящий сезон в шанхайский театр.
— Сударь, — говорит ему Пан Шао, — примите мои самые искренние похвалы. Я уже слышал Коклена-младшего…[74]
— О, это мастер, сударь, великий мастер!..
— К которому вы приближаетесь…
— Мне это очень лестно, очень лестно!..
Дружеские «браво», которыми закончилось выступление господина Катерна, бессильны были сбить сэра Фрэнсиса Травельяна, не устававшего выражать нечленораздельными восклицаниями свое неудовольствие обедом, который показался ему отвратительным. Да он вообще не способен к веселью, хотя бы даже к «грустному веселью», что было свойственно его соотечественникам еще четыреста лет тому назад, если верить Фруассару…[75] Впрочем, на этого ворчливого джентльмена никто больше не обращает внимания.
Барон Вейсшнитцердерфер ни слова не понял из маленького шедевра, прочитанного первым комиком, а если бы и понял, то вряд ли одобрил «парижскую монологоманию».
А величественный Фарускиар вместе с неразлучным Гангиром, при всей их сдержанности и невозмутимости, казалось, все же проявили некоторый интерес к странным жестам и забавным интонациям господина Катерна…
Это не ускользнуло от внимания актера, очень чувствительного к настроению зрителей, и он сказал мне, вставая из-за стола:
— Сеньор монгол просто великолепен!.. С каким достоинством держится!.. Сколько в нем величия!.. Настоящий человек Востока!..Гораздо меньше нравится мне его товарищ… Такого можно было бы взять лишь на третьи роли. Не правда ли, Каролина, этот великолепный монгол был бы очень хорошим Моралесом в «Пиратах саванн»?
— Только не в этом костюме.
— А почему бы и нет, господин Клодиус? Однажды я играл в Перпиньяне полковника де Монтеклена из «Женевской усадьбы» в мундире японского офицера.
— И как ему аплодировали! — заметила госпожа Катерна.
Поезд идет по гористой местности. Рельсовый путь делает частые повороты. То и дело мы проезжаем через виадуки и тоннели, которые дают о себе знать гулким грохотом вагонов.
Спустя некоторое время Попов объявил, что мы въезжаем на территорию Ферганы, прежнего Кокандского ханства, присоединенного к России в 1876 году с семью составляющими его округами. Эти округа, населенные по большей части узбеками, управляются окружными начальниками, их помощниками и «городскими головами».
За окнами простирается степь, настолько плоская и гладкая, что госпожа Уйфальви-Бурдон сравнила ее с зеленым сукном бильярдного стола. И по этой ровной поверхности катится не шар из слоновой кости, а экспресс Великой Трансазиатской магистрали, делающий шестьдесят километров в час.
Проехав станцию Чучай, поезд прибывает в девять часов на Кокандский вокзал. Остановка двухчасовая, поэтому мы сходим на платформу.
