В девять вечера было еще довольно светло. Все дежурные пилоты вышли из радиорубки и стояли, задрав головы к небу, на газонах, окружавших огромную бетонированную посадочную площадку. Шеф вернулся из города вечером, снял с катушек все ленты с записями сигналов автоматического передатчика Томаса и поднялся в остекленную башню обсерватории, маленький купол которой вращался как обезумевший, зыркая во все стороны черными раковинами радаров.
Томас полетел на маленьком АМУ, и, хотя, как утешал их сержант из группы заправщиков, атомного топлива на АМУ хватило бы, чтобы облететь половину Млечного Пути, все смотрели на него как на полного идиота, а кто-то даже смачно его обругал, ведь кислорода у Томаса было всего на пять суток, да еще восьмичасовой неприкосновенный запас. Четыре дня кряду восемьдесят пилотов Станции, не считая множества прочих — всего почти пять тысяч ракет, — прочесывали сектор, в котором пропал Томас. И не нашли ничего, будто он растворился в пространстве.
Вторым был Уилмер. Его, правду сказать, мало кто любил; собственно, для этого не было ни одного серьезного повода — зато множество мелких. В разговоре он никому не давал закончить — непременно старался вставить словцо. По-дурацки смеялся, совершенно некстати, и чем больше этим раздражал окружающих, тем смеялся громче. Когда ему не хотелось утруждать себя точной посадкой, он садился прямо на траву, выжигая ее до самых корней, на метр в глубину. Но стоило кому-нибудь залететь в его сектор на четверть миллипарсека, как он немедленно подавал рапорт, — даже если это был его товарищ по Базе. Были и другие причины, уже совершенно пустяшные, о которых и говорить-то неловко, — он, например, вытирался чужими полотенцами, чтобы подольше не пачкать собственное, — но, когда он не вернулся на Базу, все вдруг обнаружили, что Уилмер — отличный парень и надежный товарищ. Снова безумствовал радар, пилоты летали без смены и вне расписания, радисты из службы прослушивания не уходили домой и спали на смену у стены, на лавке, — даже обед им приносили наверх; Шеф, уехавший было в отпуск, вернулся спецрейсом, пилоты прочесывали сектор четверо суток, а настроение у всех было такое, что за не согнутый, как положено, шплинт в какой-нибудь гайке готовы были шею свернуть механику; приехали две комиссии экспертов, АМУ-116, как две капли воды похожий на ракету Уилмера, разобрали буквально до винтика, как часы, — без малейшего результата.
Правда, в секторе было тысяча шестьсот триллионов кубических километров, но он считался спокойным — ни случайных метеоритов, ни постоянных метеоритных потоков; даже орбиты старых, уже сто лет не появлявшихся комет не пересекали его, а известно, что такая комета иногда рассыпается на кусочки где-нибудь рядом с Юпитером, в «мельнице» его возмущений, и потом мало-помалу сорит на старой орбите осколками распавшегося ядра. Но в этом секторе не было решительно ничего — ни один спутник, ни один астероид не залетали сюда, не говоря уж о целом их поясе; и как раз потому, что пустота была в нем такая «чистая», пилоты не любили тут патрулировать.
Тем не менее Уилмер был уже вторым пилотом, исчезнувшим здесь, а его регистрационная лента — разумеется, десятикратно прокрученная, сфотографированная, скопированная и пересланная в Институт — сообщила ровно столько же, сколько лента Томаса, то есть ничего. Какое-то время сигналы приходили, а потом перестали. Автоматический передатчик высылал их довольно редко — раз в час. После Томаса осталось одиннадцать, после Уилмера — четырнадцать таких сигналов. И это все.
После второго исчезновения начальство развило бурную деятельность. Сперва проверили все ракеты — атомные реакторы, газораспределение, каждый винтик; за поцарапанное стекло корабельных часов можно было остаться без отпуска. Потом заменили часовые механизмы всех передатчиков, словно это они были виноваты! Теперь контрольные сигналы передавались каждые восемнадцать минут. В этом не было еще ничего плохого, напротив; плохо было то, что на взлетной площадке стояли теперь два офицера самого высокого ранга и безжалостно отбирали все без изъятия — клюющих и поющих птичек, бабочек, карманные игры, — целая груда конфискованных мелочей вскоре выросла в кабинете Шефа. Злые языки говорили даже, что дверь кабинета так часто заперта потому, что, дескать, он сам во все это играет.
Только в свете этих событий можно по-настоящему оценить незаурядное искусство пилота Пиркса, который несмотря ни на что сумел пронести на борт своего АМУ домик с тремя поросятами. Правда, радости от этого было мало — разве только моральное удовлетворение.
Патрульный полет тянулся уже девятый час. Тянулся — это самое подходящее слово. Пилот Пиркс сидел в своем кресле, опутанный ремнями, как мумия, только руки и ноги оставались свободны, — и с апатией поглядывал на экраны. Шесть недель они летали парами, соблюдая дистанцию в триста километров, но потом База вернулась к прежней тактике: сектор был пуст, абсолютно пуст, и даже одной патрульной ракеты было для него чересчур много; но нельзя же оставлять «дыру» на звездных картах, так что полеты, теперь уже одиночные, продолжались. Пиркс стартовал восемнадцатым, считая с отмены парных полетов.
За неимением лучших занятий он размышлял о том, что же все-таки случилось с Томасом и Уилмером. На Базе о них теперь почти и не вспоминали, но в патрульном рейсе человек достаточно одинок, чтобы позволить себе даже самые бесплодные размышления. Пиркс летал уже почти три года (два года четыре месяца, если быть совершенно точным) и считал себя старым волком. Космическая скука прямо-таки изводила его, хотя он вовсе не был склонен к позерству.
Патрульный полет сравнивали, не без оснований, с ожиданием в приемной дантиста — с той только разницей, что дантист не приходил. Звезды, понятно, не двигались, Земли не было видно совсем, или, если уж очень повезет, она появлялась на экране в виде крохотного обрезка посиневшего ногтя, да и то лишь в первые два часа полета, а потом становилась звездой, похожей на остальные, только постепенно перемещавшейся. На Солнце, как известно, смотреть вообще нельзя. В этих условиях китайские головоломки и карманные игры становились делом первостепенной важности. Однако обязанностью пилота было висеть в коконе из предохранительных ремней, следить за обычными экранами и экраном радара, время от времени докладывать Базе, что ничего не случилось, проверять индикаторы холостого хода реактора; иногда — но это уж крайне редко — из патрулируемого сектора приходила просьба о помощи или даже сигнал SOS, и тогда надо было гнать во весь дух; но такая удача выпадала не чаще одного-двух раз в год.
