Преображенный брат Иммо назвал девушке себя, дабы она могла узнать его, если понадобится, в новом обличии. Прочие просто, смеясь, коснулись ее плеча, чтобы она снова почувствовала их братскую близость.
Вместе с искажением внешности изменилось и поведение членов отряда. Если доселе они передвигались таясь и скрываясь, то теперь, напротив, пошли совершенно открыто, громко болтая, даже ссорясь как можно более шумно. Затем они и вовсе остановились и развели преогромный костер.
Тем временем двое карликов и безутешный Линкест сидели в густом лесу, скучали, волновались очень за патрона – как он там, в плену? – и то и дело поглядывали в небо, не летит ли Тэкла Аврелия Долабелла. Но Тэклы пока что видно не было, зато совсем неподалеку на неприметной тропинке послышались шаги, с беспечным хрустом переломилась ветка, после – другая, а после переменившимся ветром донесло запах костерного дыма. Братцы, не сговариваясь даже взглядами, приподнялись – косматые кочки, и вприпрыжку, приседая, поскакали туда, откуда доносился звук. А Линкест распластался на земле и насыпал поверх своего плоского тела опавших листьев, после чего сделался совершенно незаметным.
Сопровождавшие лже-Эмилия мутанты похватались за оружие еще до того, как карлики выбрались на поляну. Не успели маленькие братцы как следует рассмотреть происходящее, а их уже похватали за бороды и потащили к важному господину, сидевшему на пне и помахивавшему веточкой – чтобы отгонять мюкков.
– А эт-та что такое? – вопросил Эмилий.
Братцы выпучили глаза, завидев этого незнакомого патриция.
– Не может быть! – вскричали они хором.
Эмилий грозно фыркнул.
– Чего не может быть?
– Чтоб ты был патрицием! – выпалил один из братьев. – Это уж слишком… Наверное, ты клон.
– Повесить? – сквозь зубы осведомился брат Иммо. Тэкла по голосу слышала, что он от души забавляется.
Карлики забились, прижатые своими стражами к земле, как пойманные лягушки.
– Вы пожалеете! – визгнул один. – Наш патрон узнает – и тебе не поздоровится!
– Да-а? – изумился Эмилий. – Скажите на милость, меня пытаются запугать! А как он узнает, ваш патрон? – И ядовитенько засмеялся.
– Они телепаты, – произнесла Тэкла громко из-под капюшона. – Это верные мутанты, брат Тассилон, оруженосцы Антонина. – Она сняла капюшон и устремила на карликов строгий синий взор. – Где мой Линкест?
– Живой он, – хмуро сказал один из братьев. – А ты, значит, с ними, доминилла? Или они тебя держат в плену? Заставили? Ты не бойся, если что – скажи нам. Чьи это клоны?
– Это не клоны. Я привела помощь, как и обещала. И заклинаю вас верностью Антонину – слушайтесь их во всем.
– Кто они такие? – не унимались оруженосцы. – Что это за патриций, а?
– Это Эмилий, – сказала Тэкла.
Карлики высвободились наконец из удерживающих рук, воззрились на имаго, скрывшую истинные черты брата Тассилона. Глазки оруженосцев одинаково сощурились – зло и недоверчиво.
– А нет таких патрициев – Эмилиев, – сказал один. – Эмилии давно мутировали.
– Мутировали Эмилии Церретаны из Арки Кесарийской, – высокомерно проговорило лицо-имаго. – А я – Эмилий Павел из Гланума.
– Ух ты! – сказали оруженосцы Антонина. – А на самом деле?
– Это братия ордена воинствующего милосердия летальных мутантов, – ответил за всех брат Иммо. – И довольно с вас на первое время.
– Угу, – сказали братцы. – Приведем, пожалуй, Линкеста, пока он грибами не порос.
Когда они скрылись в чаще, брат Иммо одобрительно произнес:
– Воистину, вот верные мутанты!
– Кого мы ждем? – решилась спросить Тэкла.
Имаго приблизился к ее лицу, и Тэкла вдохнула смешанный запах прогорклых благовоний и старого воска.
– Сулл, разумеется, – отозвалось изображение Эмилия Павла. – Суллы не пропустят столь лакомой добычи.
Но первым обнаружил их не Сулла, а некто совершенно иной – впрочем, отнюдь не чуждый ни Суллам, ни этому повествованию. Звали этого нового мутанта Еврипид Тангалаки.
Тем, кто никогда не встречался с Еврипидом Тангалаки, лучше об этом субъекте ничего и не знать; но уж коль скоро он самочинно вплелся в историю о путешествии Альбина Антонина по Арденнскому лесу, то дело другое: теперь, напротив, следует приглядеться к Еврипиду наиболее пристальным образом, поскольку от него возможно ожидать любой выходки.
Еврипид Тангалаки явил себя свету на дальних рубежах Ромарики, в малом каменном городке у подножия великих гор, из коих главнейшая, называемая Олимп, представляла собою окаменевшего бога язычников именем Дий. Произошел Еврипид от родителя-священнослужителя, который искренне заблуждался и был честным несторианином, то есть исповедовал, что Христос живший и умерший – это нечто одно, а Христос живущий и грядущий судить – это нечто совершенно иное, хотя оба они чудным образом сочетаются в лоне Церкви, которая одновременно есть Пресвятая Дева. Для неизощренных умов местной паствы сия суровая вера представляла собою нечто труднопереваримое, а потому и паства год от года оскудевала.
Но вот было послано честному несторианину от Неба такое знамение: супруга пастыря разродилась двухголовым младенцем. Точнее, одна голова у ребеночка была совершенно нормальная, круглая, безволосая и красная, исторгающая вопли посредством большого рта, а другая, прилепившаяся сбоку от основной шеи на тоненькой, похожей на веревочку, шейке, выглядела как ссохшийся гриб или, иначе сказать, плод и была совершенно мертва. Тем не менее удалять эту мертвую голову не решились, поскольку даже бородавки и родимые пятна надлежит выводить с соблюдением осторожности; что уж тут говорить о целой голове!
На родителя-несторианина сей двухголовый младенец произвел ужасное впечатление. Тот мгновенно осознал ошибочность своих религиозных мнений, но, поскольку иных не имел и взять их было неоткуда, то вообще утратил веру, оставил супругу с ребенком и удалился в горы, где пропал навсегда.
Что касается двухголового младенца, то его назвали Еврипидом и присовокупили к сему имени прозвание Тангалаки. И то правда, рос он сущим бесенком, был вороват, плутоват и охотно показывал девицам свою вторую голову, нагло вводя тех в заблуждение насчет ее способности к пророчествам. Мертвая голова, разумеется, неизменно безмолвствовала, однако девицы, взирая на плотно сомкнутые сизые веки над несуществующими глазами, сморщенный лобик и маленький, как бы прижатый к носу подбородочек, сразу делались чрезвычайно податливыми.
В конце концов Тангалаки вынужден был покинуть родное селение, гонимый, как справедливо отметили старейшины, собственным непотребством. С той поры начались его странствия по Ромарике и Германарике, во время которых он весьма преуспел и даже завел солидные счета в банках Лондиния и Медиолана.
