Вторая партия разительно отличалась от первой, хотя закончилась с тем же результатом. На сей раз Никон, направляемый подсказками Добрыни, не давал сопернику никаких поблажек, и в десять ходов очистил доску.
Ильдей, оставшийся, как говорится, при пиковом интересе, свирепо огляделся вокруг, по обычаю всех самодержцев ища виноватого в собственной оплошности.
— А что это ты такое бормотал все время? — напустился он на Добрыню. — Порчу на меня наводил?
— Великий хан, я всего лишь молил своих богов об удаче, — смиренно ответил Добрыня. — Ведь ни на какую иную помощь мы не смеем надеяться.
— Можешь радоваться! Дошли твои молитвы куда следует. — Хан отпихнул от себя доску, да так резко, что шашки разлетелись во все стороны. — Никогда больше не сяду за эту глупую игру! Свою собственную придумаю. Чтобы в ней сразу и шашки и кости были. И умение, и удача. Нардами назову. В честь духов благоприятного случая. Русских учить не буду. Они плохие люди. Нечестно играют.
— Куда уж там! — буркнул Сухман. — У вас только тот игрок честным слывет, который печенегам проигрывает. А про новую игру не беспокойся. Мы ее шутя освоим и ради шутки мандавошкой наречем.
Добрыня между тем с задумчивым видом промурлыкал свежесочиненный куплет героической песни — хоть и не громко, но внятно:
Единоборство в шашки
Долго не тянулось.
Для печенегов оно
Горем обернулось.
Пускай запомнят азиаты
На потом,
Что богатырь наш крепок
Также и умом.
— Бороться, немедленно бороться! — вскричал взбешенный Ильдей. — До смертного исхода бороться! Подавай сюда своего человека, Добрыня Никитич. Только самого себя, чур, не предлагай.
Киевляне еще только обсуждали кандидатуру единоборца, а печенежский силач был уже тут как тут. Добрыня давно заметил сидевшего в сторонке амбала, закутанного в просторный цветной халат.
Когда борец встал и сбросил лишнюю одежду, стало ясно, что подбирали его исключительно по фактурным качествам. Рост, вес и объем талии соответствовали нормам, принятым в борьбе сумо — древнейшем единоборстве на свете. Техническая подготовка единоборца пока оставалась под вопросом. Впрочем, он вряд ли утруждал себя излишними тренировками. Найти спарринг-партнера для такого тяжеловеса нелегко, даже среди неслабых печенегов, а медведи в степи не водятся.
Тороп, выпихнутый Добрыней навстречу грозному сопернику, был встречен бурным хохотом. Отмяк даже Ильдей, обозленный предыдущим поражением.
— Чем вы своего богатыря прежде кормили? — поинтересовался он. — Не иначе как водой пополам с полбой.
— Какой уж есть, — развел руками Добрыня. — Он хоть и глядится сморчком, а кашу уплетает по-богатырски.
Торопу он дал следующее указание:
— Сломя голову в схватку не бросаться. Сначала измотай этого толстобрюхого. Набегавшись, он сам издохнет.
— Я, боярин, не вчера родился. Все понимаю. — Тороп не выказывал ни малейшего признака страха. — Борьба на смерть. Или мне не жить, или поганому.
По команде Ильдея, жаждавшего немедленного отмщения, борцы сошлись и тут же разошлись — вернее, Тороп отскочил назад, не даваясь в лапы печенега.
Дальнейшие события на ристалище не отличались разнообразием — печенег ловил, а Тороп уворачивался. Временами, оказываясь за спиной неповоротливого соперника, он даже пинал его ногой под зад.
— Опять нечестная борьба! — взволновался Ильдей. — Почему твой человек убегает? Почему ты труса выставил?
— Каждая живая тварь борется, как умеет, — ответил Добрыня. — Змея-удав свою добычу кольцом давит, с места не сходя, а сокол с лета бьет. Уговор у нас один был — биться насмерть. А время не оговорено. Надо ждать. Aвось к полуночи все и закончится.
Однако все закончилось значительно раньше. Стоило только вконец уставшему печенегу выпрямиться во весь рост, дабы утереть заливавший глаза пот, как Тороп с разгона бросился на него — ну прямо барс, атакующий зазевавшегося буйвола. Руками он ухватился за лодыжки противника, а головой нанес удар в чревное сплетение.
Печенег рухнул, как подкошенный, высоко задрав ноги, и что-то хрустнуло у него в шее. Прежде чем Добрыня успел оттащить своего слугу в сторону, тот успел заехать поверженному гиганту сапогом в висок.
— Два ноль в пользу «динамовцев» Киева. — выдал Добрыня свою очередную, никому не понятную шуточку. — Как же нам теперь быть, великий хан? Разойдемся по-хорошему, или третье состязание устроим?
— Не спеши, славный витязь, еще второе не окончилось. — озабоченно произнес Ильдей и велел своим приспешникам: — Огнем его прижигайте, тогда очнется!
Однако на печенежского богатыря не действовал ни огонь, ни холодная вода, ни уксус, ни растирание ушей. Глаза он, правда, открыл, но самостоятельно передвигаться не мог, да, похоже, и не хотел. Впрочем, такое поведение было вполне понятно — встанешь раньше времени, а на тебя, словно бешеный пес, опять набросится этот русский отморозок. Уж лучше полежать немного с томным видом. А ханская немилость еще не смерть.
Добрыня — само собой — прокомментировал последние события в поэтической форме:
Кипел недолго поединок
Рукопашный.
И завершил его бросок
Вполне изящный.
Не одолеть поганым
Нашенской породы.
Опять горюют
Печенежские уроды.
Эта незамысловатая песнь миролюбия Ильдею отнюдь не внушила, а скорее наоборот. Не забыв плюнуть в сторону своего борца, он обратился к Добрыне:
— Число три — наиболее угодное для богов. Сущий мир делится на три части — небо, землю и преисподнюю. Ночью путь нам указывают Три Царя [54]. Греки верят в Святую Троицу. Провинившихся надлежит прощать трижды. Негоже и нам отступать от этого обычая. Будем состязаться до трех раз. Кто сейчас возьмет верх, тому и вся победа достанется.
— Разве это, великий хан, по-честному? Под себя гребешь! Пользуешься тем, что нам деваться некуда. Ладно, принимаем твои условия. Только и ты своих прежних слов держись. Сам ведь обещал, что меня напоследок оставишь.
Тут уж хану выбирать особо не приходилось. Слуги киевских послов благополучно отбыли свой номер, а Сухман слыл единоборцем не менее грозным, чем Добрыня.
— Будь по-твоему, — молвил Ильдей. — Назначаю состязания в стрельбе из лука. Вот вам мета [55]. — Он снял с руки серебряное запястье. — Расстояние сто шагов. Стрелять только из печенежских луков.
