Перед сном пришла сестра и, как всегда молчком, с профессиональной ловкостью взяла руку больной, перегнув, нащупала вену — ив кровь Марии Бегичевой вошло содержимое ампулы.
И снова она попала в прежнюю камеру. Долгие дни, бессонные ночи, затаенное дыхание при каждом стуке за дверью и мрачная неизвестность. К этим привычным ощущениям неожиданно добавилась мучительная тоска, переворачивающая сердце. Маша не находила себе места. Хуже, чем в ночь перед казнью. Она металась по камере, судорожно плакала, часами сидела в состоянии полной угнетенности, а тоска грызла ее все сильнее и сильнее.
Через два дня она успокоилась. Снова начались недомогание, жар. Заключенная целые сутки провела в постели. Потом все кончилось. Выздоровела.
Надзиратели недоумевали. Больная ничего не стала есть.
— Второй раз забираем пищу нетронутой, — рапортовал тюремному начальству коридорный. — Голодовку объявила.
Когда об этом услыхал фон Ботцки, он понял, что дело сделано.
Марию Бегичеву навестил Габеманн. Она не узнала его. Или, может быть, узнала, но не испугалась и не удивилась.
Майор потребовал перевести Бегичеву в солнечную камеру.
Вскоре явился и сам фон Ботцки. Маша отнеслась к его появлению со странным спокойствием. Поглядела и отвернулась. Профессор взял девушку за плечи и повернул лицом к свету.
— Взгляните на меня, — приказал он.
Маша подняла глаза. Они были зелеными, как два влажных изумруда. В глазах девушки не было ничего — ни любопытства, ни гнева, ни ненависти. Они глядели на фон Ботцки с полной отрешенностью. Профессор не мог выдержать. Он даже побледнел и в ужасе отвел глаза.
— Черт знает что! — пробормотал он и быстро ушел.
В один из томительных долгих дней в камеру Аркадия Павловича Ильина вошел незнакомый штатский человек.
— Я врач, герр Ильин, — отрекомендовался он. — Пришел к вам по важному делу. Видите ли, мне в палату доставили одну заключенную. Она очень больна, причем болезнь ее неизвестна. Эта женщина, как мне сказали в канцелярии, ваша невеста.
— Бегичева? — У Ильина вспыхнули щеки.
— Мария Бегичева, совершенно верно. Повторяю, она очень больна, молчалива, замкнута, я не могу добиться от нее ни одного слова. Похоже на психическое расстройство. Не могли бы вы навестить ее, поговорить…
Аркадий Павлович выскочил из камеры. Врач едва поспевал за ним. Они поднялись на второй этаж.
— Сюда, пожалуйста.
Врач открыл дверь. В светлой комнате стояли одна кровать и столик. На кровати сидела больная. Она даже не повернулась к вошедшим. И только на крик Ильина: «Маша!» — обернулась к нему.
На Ильина равнодушно смотрели совершенно зеленые глаза. Лицо светилось слабой зеленью, ногти рук странно белели на светло-зеленых пальцах.
— Что это? — пробормотал он. — Ты — зеленая?.. Маша! Что с тобой! — неистово кричал он и тряс ее за плечи.
— Оставь меня. Больно, — тихо сказала она.
Ильин повернулся к врачу.
— Кто? — сдавленно спросил он.
Врач не успел ответить. Страшный удар, в который Ильин вложил всю злость к своим врагам, пришелся по лицу врача, и тот свалился как подкошенный.
В комнату вбежал надзиратель, за ним второй. Ильин буйствовал до тех пор, пока его не связали.
Маша Бегичева даже не встала.
Ильина унесли в камеру.
На другой день к нему явился господин, который предлагал ему сотрудничество с фирмой. Его лицо выражало истинную скорбь.
— Я слышал, что у вас большое горе, Ильин. Примите, пожалуйста, мое глубокое…
Аркадий Павлович не дал договорить ему.
— Скажите своим хозяевам, что я буду работать. И, пожалуйста, скорее дайте мне возможность выйти отсюда вместе с Бегичевой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДРАМА НА ОСТРОВЕ КРАСНЫХ КАМНЕЙ
Второго мая 1945 года советские войска окружили Берлин, замкнули кольцо. Над дымящимся рейхстагом, над тусклым его куполом с выбитыми стеклами, над всем Берлином три солдата Советской Армии водрузили красное знамя.
Берлин был взят.
За два дня до окончания битвы, 30 апреля, кровавый маньяк Гитлер покончил с собой. Ближайшие сподвижники фюрера разбежались по стране в поисках спасения.
Последующая неделя была наполнена драматическими событиями.
Зажатые между быстро наступающими на запад советскими армиями и войсками союзников, которые приближались к Эльбе, деморализованные фашистские войска метались, как в ловушке. Выхода для них не было. Сдавались в плен целыми дивизиями и армиями. Пленных считали сотнями тысяч…
Наступательным броском танковые войска Советской Армии ворвались в Прагу, где еще сидели в обороне немцы, и смяли последний организованный пункт сопротивления. На Эльбу, на ее берега, вышли победители; нетерпеливые плыли через реку навстречу друг другу. Последние выстрелы великой битвы умолкали. Гремели залпы салютов.
9 мая 1945 года Советский Союз праздновал полную победу над гитлеровской Германией.
Империя Гитлера, просуществовав 13 страшных лет, исчезла. Территория Германии была оккупирована войсками союзников.
Но тишина не наступала. Спокойствия не было. Еще шла тайная, подпольная война.
Фашисты продолжали действовать, скрываясь в темных углах страны от гнева народов, они пытались, собрать силы, организоваться; кусали исподтишка, составляли союзы, выносили декларации, прятали награбленное, плели сложные интриги, стараясь столкнуть между собой победителей.
Когда и это не удалось, тайные силы фашизма перестроились. Теперь их задача состояла в том, чтобы исподволь работать для будущего. Разные союзы и фирмы, припрятавшие награбленные патенты и изобретения, искали окольные пути для открытой или нелегальной деятельности. Самые мощные из них готовились ковать новое оружие, восстанавливать арсеналы и силы, тайно строить базы и мастерские.
Эти были самые опасные.
Среди них конспиративно и умно действовала фирма «Эколо», в которой работали теперь профессор Вильгельм фон Ботцки и бывший майор Габеманн.
В одном из малоизвестных предместий Мюнхена в старой пивной по вечерам собирались за кружкой пива старые друзья. Эта пивная имела для собиравшихся особую притягательную силу. Именно здесь, в небольшом зальчике с серо-коричневыми стенками, на этих прочных, грубо сколоченных креслах, за тяжелыми дубовыми столами когда-то, в «добрые старые времена», сиживали мюнхенцы, которые потом, десятилетия спустя, взяли в свои преступные руки судьбу большой страны и почти всей Европы, а еще позже в национальном угаре бросились через границы на восток и залили кровью огромный материк. Все знают, чем это кончилось, хотя, впрочем, не очень многие из оставшихся в живых могут сказать, где дотлевают кости и где развеян пепел этих самых мюнхенцев, героев двадцать девятого — тридцать третьего годов. Но тень их витала над пивной и поныне, и оставшиеся в живых свидетели силы и бесславия предпочитали собираться именно здесь, где все так напоминало начало военного взлета и безграничной власти над умами местных обывателей.
