Был ли он искренне убежден в своей правоте, не знаю, но он горячо убеждал читателей журнала, что на скамейке в Михайловском сквере перед памятником Пушкину побывал некто, чьи облик и ум были сформированы за пределами Земли, а может, даже и солнечной системы.
Разговаривая со мной, корреспондент держался немножко свысока и три раза подряд упрекнул меня в скрытности.
— Ты, — сказал он, почему-то переходя на «ты», — ты чего-то не договариваешь, Павлушин. А как он выглядел?
— Кто? — спросил я.
— Кто? Ну, этот самый, кто дал тебе книгу.
— Мне никто не давал. Я нашел ее в сквере перед…
— Знаю, — перебил он меня. — Слышал эту версию. С чего ему быть таким рассеянным? Куришь? Обожди, не волнуйся. Спешить некуда. Слово он с тебя взял, что ли? Но ты пойми, Павлушин, я не следователь, а журналист. Имя можешь не называть, а только опиши наружность хотя бы в общих чертах.
Я усмехнулся.
— Видите ли, у него нет наружности.
— То есть как нет наружности?
— Нет — и все. А почему ему нужно иметь внешность? Он же не человек!
— Ну, ладно, — догадался корреспондент. — Не хочешь раскрыть тайну. До завтра! Я еще забегу. А ты обдумай хорошенько: имеешь ли ты право скрывать от общественности правду о таком событии? Ну, пока!
Он забегал ко мне по нескольку раз в день в течение недели и все уговаривал описать наружность инопланетца, якобы презентовавшего мне книгу. Именно наружность, черты лица. Что касается других подробностей, он готов был ждать целый месяц, пока не пробудится во мне совесть и я не перестану разыгрывать из себя сфинкса, а если сказать по-русски, просто свинью.
Подробностей он так и не дождался и, разумеется, поспешил опубликовать статью. Я его не упрекаю за это. Не мог же он ждать, пока лингвисты переведут книгу с загадочного языка?
Забегая намного вперед, я должен огорчить читателя: лингвистам и этнологам не удалось расшифровать текст найденной мною в Михайловском сквере книги. За них это сделала кибернетическая машина, созданная коллективом сотрудников специальной лаборатории Академии наук.
Удовлетворив любопытство читающих мои записки, я должен вернуться к дням, предшествующим расшифровке и оказавшим столь значительное влияние на мою судьбу. Из-за этой находки я оказался в центре жизни не только Ленинграда, но и всей планеты. Телефонные звонки, телеграммы, приглашения из научных обществ и дворцов культуры. Я долго не мог привыкнуть к этому шуму. Зазнался ли я? Если и зазнался, то только самую малость. Наоборот, и дома и на работе я старался держаться как можно скромнее. Я работал в геологическом учреждении и каждую весну обычно уезжал с партией на Север, а возвращался поздно осенью. Но в эту весну я совсем забыл, что мне нужно уезжать. При той ситуации, которая так неожиданно возникла, я не мог отлучиться из дому на долгий срок. Я был нужен всем. На днях ко мне звонил сам президент Академии наук. Но в учреждении все смотрели на меня, как на ловкача и делягу. Евдокимов, старший научный сотрудник, сделав вид, что не видит меня, сказал при мне в буфете:
— На Север ездил и ничего не нашел, кроме пустяков, а тут на обычном, заплеванном бульварчике сделал крупное научное открытие.
Последние слова этой ядовитой фразы он подчеркнул голосом.
Я и сам, несмотря на свою молодость и неопытность, чувствовал двусмысленность своего положения. Кем я был? Обычным парнем, заурядным геологом, всего три года назад окончившим Горный институт. А кем я оказался? Связующим звеном между двумя мирами, между Землей и той планетой, представитель которой через посредство моих рук передал странную книгу человечеству. Правда, пока специалисты еще не перевели книгу и не расшифровали ее загадочный текст, это оставалось гипотезой, выдвинутой журналистом, сотрудником журнала «Кибернетика и будущее». Но с каждым днем эта гипотеза находила все больше и больше сторонников. Я даже сам стал подумывать о том, что в сквере побывало существо из другого мира — «инопланетец», как его назвал корреспондент, да, инопланетец (мне понравилось это словечко), оставив вещественные следы своего пребывания в этом месте. Нельзя сказать, что я без всяких усилий заставил себя поверить в эту смелую концепцию. Этой вере сопротивлялось во мне все: чувство реальности и юмора, привычки, любовь к обыденному и врожденное недоверие к чуду. А что же это было, если не почти чудо? В сквере среди нянь и детей, играющих возле памятника Пушкину, появилось необычное существо, однако же оставшееся незамеченным.
С какой целью появилось оно? И почему именно в этом сквере, а не в другой точке земного шара?
Все эти вопросы остались без ответа. И кибернетическая машина Академии наук, расшифровавшая текст загадочной книги, позволила нам заглянуть в далекое будущее, но ничего не сказала нам о настоящем, о том, как эта книга попала в сквер, расположенный между Михайловским театром, Филармонией и Пассажем, в одном из самых многолюдных мест обыденного Ленинграда. И если можно допустить, исходя из модной теории вероятности, что там побывал инопланетец, то невозможно поверить в то, что там очутился человек из будущего, нарушив самый незыблемый закон природы, закон необратимого хода времени. Как ни странно, а о том, что текст наконец расшифрован, я узнал позже других. В эти дни я как раз был в Енисейской тайге с геологической партией, и наша рация, как нарочно, безмолвствовала (попался нерадивый и малоопытный радист). Напросился в экспедицию я сам и попал в тайгу вопреки желанию своего начальства, считавшего, что мне следует пребывать в Ленинграде, коли уж я стал таким знаменитым. Я настоял — и меня отправили. Было ли это бегством? В какой-то мере да. Я бежал от бесчисленных телефонных звонков, телеграмм, писем, корреспондентов, пенсионеров, интересующихся наукой, от чересчур любознательных школьников, а главное — от самого себя, от того двусмысленного положения, в котором я очутился.
Помню, как я сел в поезд на Московском вокзале и вагоны вдруг тронулись, унося меня из мира шумной и случайной славы в бесконечные и тихие леса Восточной Сибири. Я забрался на верхнюю полку, блаженно закрыл глаза и удовлетворенно подумал, что ни через час и ни через сутки меня не вызовут к телефону, не разбудят ночью, чтобы расписаться в получении телеграммы, не будут требовать ответа корреспонденты и писатели. Я взглянул в окно. За окном было небо, полное звезд, спокойных и недокучливых звезд, звезд, которым не было до меня никакого дела.
Еще меньше, чем звездам, было дело до меня Енисейской тайге. В длинных переходах с ночевками у костра я, казалось, забыл о таинственной книге, найденной мною в Михайловском сквере. Но книга не забыла обо мне, и так же неожиданно, как она очутилась возле скамейки сквера, она снова напомнила о себе.
