Но самолет прошел над космодромом таким же рубиновым встревоженным огоньком сигареты. Вспыхнула, поднялась вдали сигнальная. В разрыве меж тополями на степном невидимом косогоре кто-то развел одинокий костер.
— Махнем туда, — неожиданно сказал в темноте негромкий знакомый голос. — Дышать хочется.
Он был в сером своем немодном пальто.
— Подышим, конечно, — с готовностью ответил я.
— Ну вот, угробили вашу придумку… Не станете в другой раз надеяться на меня.
Свет фонаря на минуту показал мне его лицо таким больным, таким нечеловечески усталым. Я не знал, что говорить ему. Шутить? Успокаивать?.. Я пригласил его сесть. Он жестом отказался. Мы пошли на свет полуночного костра мягкой степной дорогой.
— Техника не прощает никому никаких ошибок… Вам дорого стоил прибор?
— Пустячок.
— Один мой знакомый спать перестал однажды, разбив такой пустячок. В нем было шесть или семь лампочек… Вы не ругайте меня, старика. Мы опять попробуем. Хотите?
— Спасибо, — я назвал его по имени-отчеству. — Спасибо, но я, кажется, единственный среди вас, кто доволен полученным результатом.
— Вот как?
— Да, не обижайтесь, пожалуйста… Мои картинки, чем ближе корабль подходил к Луне, становились бледнее, гасли. На расстоянии десяти тысяч от нее они пропали совсем. Но зато я нашел другое… Я нашел фокус огромной магнитной линзы, где картинки должны хорошо просматриваться. Он здесь, на земле,
— Тогда используйте обыкновенные спутники.
— Они слишком высоко летают. Я должен стоять на земле.
— Выходит, я ничем не могу вам быть полезен? Разбил ваш прибор и теперь сам не нужен?
— Что вы… Я хотел просить вас…
— О чем?
— Если понадобится когда-нибудь, помочь мне.
— Если смогу.
— Для вас ничего невозможного нет. К вам прислушаются. Вы можете замолвить словечко там…
— А что вы хотите?
— Если понадобится ехать в Америку…
На горизонте фарами светилась дорога. Там непроглядно густела ночь. И если бы не этот пунктир, небо и степь слились в одно бездонное целое.
— Вы думаете, я всемогущий бог? Мне все дозволено?
— Думаю. Вы такой человек…
Дышалось ему трудно. Мы остановились. Он вдохнул степной воздух.
— Неужели вы не понимаете, какими противоречиями опутал нас двадцатый век? Значит, оберегают вас…
— А вам не кажется, не играем ли мы иногда в тайны-загадки? Я, например, даже в собственном дневнике не пишу никаких имен.
Он улыбнулся.
— Ну, мою фамилию разрешаю вам написать.
— Шила в мешке не утаишь.
— Это я, выходит, шило? Вай-вай.
— Извините.
— Да что вы… Только у меня тоже есть невыполнимые пока желания. Например, я хотел бы, не откладывая на будущий век, подняться на другую ступеньку в космос. Вы представляете, можно воздвигнуть мост в космическое пространство, лестницу подвесить прямо к небу!.. Поднять над землей вроде бы неподвижный снаряд и соединить землю с ним натянутым канатом, пустить по нему небесный лифт. Это не сказка! Он будет как праща, раскрученный камень, привязанный к веревке. Сила инерции будет вести корабли до космической скорости. Это возможно. Это экономия горючего, средств. Это новая, более высокая ступенька. Двадцать первый век. — Он вздохнул и пошел вперед, увлекая меня. — Противоречия века мешают, мешают науке, мешают мне, вам, другим ученым и неученым. Но противоречия обладают одним неизбежным свойством. Они не могут оставаться вечно. Рано или поздно, пускай нелегким путем, они разрешаются, рушатся… Придет время, и очень скоро, эта ракета будет стоять на выставке. Малыши станут карабкаться в нее. Все превратится в будничное дело. — Он взял меня под руку. — Не завидуйте футболистам, для которых открыты все дороги. Не завидуйте даже тем ученым, кто может ехать на любые конгрессы, референдумы, съезды. Не обижайтесь на то, что вас берегут. На такую голову могут найтись охотники…
Ночь успокаивала тишиной, звездами, пахла печеным на костре бродяжьим картофелем.
«Лахома — город на юге США, в штате Лахома, крупный узел железнодорожных и автомобильных дорог и авиалиний. Торговый и финансовый центр, распространяющий свое влияние не только на свой, но и на соседние штаты (торговля хлопком, нефтепродуктами и др.)… В годы второй мировой войны, 1939–1945 годы, были построены крупные самолетостроительные заводы.
Природа штата Лахома.
На юго-востоке лежит почти плоская равнина — часть низменности у берегов Мексиканского залива. Побережье Мексиканского залива сильно заболочено и окаймлено полоской песчаных кос и лагун. Среднюю и северо-западную части территории занимают плато Эдуардс и Льяно-Эстакадо, повышающиеся с востока на запад и с юго-востока на северо-запад до 1200 метров. На крайнем западе — отроги и массивы Кордильер, поднимающиеся к горе Гуадалупе-пик до 2666 метров.
Климат субтропический, на западе и северо-западе континентальный, на юго-востоке — морской».
(Большая Советская Энциклопедия.)
В Москве я побежал в «Гастроном». Сначала я хотел купить шоколадную плитку с каким-нибудь медвежонком. Но Лада стояла в памяти в зябком ситцевом наряде, с дешевым браслетиком на руке.
Я видел ее такой, пока самолет распутывал бесконечные облака. Я вспоминал ее такой всю дорогу с аэродрома к первым улицам города. В мягком отглаженном воротничке, с удивленными, прыгающими от радости глазами, в поношенных «чопах» на смуглых по-летнему, стройных…
Торт я купил круглый, с вензелями. Коробку шоколада неимоверной тяжести, глянцевую, как из мрамора. Потом я купил связку легких весенних шариков и напоследок, вспомнив, что у Лады нет зонтика (на дворе все-таки осень), выбрал очень красивый английский зонтик.
Для мамы я взял россыпь душистых упругих апельсинов.
Машина стала похожа на свадебный тарантас.
Ее переулок до блеска в старинных окнах, промытый синим воздухом, веял на меня покоем, тишиной, звоном листопада. Клен уронил цветную свою ладошку на ветровое стекло. Рыжий глупый котенок сидел на тротуаре, невозмутимо поглядывая на меня, единственный хозяин домов, тишины, листопада.
Кто-то вышел из подъезда.
Навьюченный, с яркими шариками над головой, толкнул я парадную дверь и побежал наверх по лестнице, когда прозвучал этот иронический негромкий свист.
Я оглянулся. Внизу в квадрате подъезда вихрастый парень с наивным лицом смотрел на меня.
— Что-то хотели мне сказать? — громко на всю лестницу спросил я.
— Шарики не потеряйте, в окошко дует.
