на её щеках. Светло-карие глаза ласково сузились.
– Привет, ма, – Робин, чмокнул её в щеку, – вот, знакомься это Ан. А это моя мама – Елизавета Макаровна.
– Ах, какие вы молодцы, что пришли! Здравствуйте, Ан. Проходите, проходите! Я сейчас, только пирожки в духовку поставлю, да горяченьких принесу! Отец, встречай гостя! Я на минуточку! – крикнула она вглубь комнаты, пропустила их вперёд и быстро пошла на кухню.
Они вошли в маленький коридорчик. Из открытой двери комнаты вышел высокий сутулый мужчина. В левой руке он держал сигарету.
– Ааа, вот ты какой Ан, – мужчина маленькими бусинами карих глаз рассматривал его.
– Ан, это мой батя.
– Гаврила Петрович, – представился мужчина, затянувшись сигаретой. – Руки, уж извини, не подаю, – он кивнул на правую руку, висевшую безжизненной плетью.
– Здравствуйте, – смутился Ан, с трудом отводя взгляд от протеза. Он не думал, что это так поразит его. Правда, до этого никогда не встречался с инвалидами.
– Ну, проходите, чего тут стоять, – он посторонился, пропуская ребят вперёд.
Ан вошёл в большую светлую комнату и огляделся. Его поразила чистота и старомодность её. В центре стоял стол, по белоснежной скатерти, которого бегали солнечные блики от до блеска вымытого окна. Над столом низко нависала большая люстра – абажур, расписанная странными разноцветными узорами. Они, переплетаясь, притягивали взгляд, скользивший по завиткам от краёв в центр, в глубину цвета.
– Марат расписал, – заметив взгляд Ана, с гордостью произнёс Робин.
Древняя мебель гордо выставляла напоказ свои начищенные до блеска бока. Фарфоровые статуэтки всевозможных размеров и форм, заботливо расставленные на многочисленных кружевных салфетках, приглашали полюбоваться ими. Со стены над комодом на Ана смотрел портрет: молодой мужчина обнимал за плечи юную девушку. Она, чуть склонив к нему голову, улыбалась. Такая радость была в их глазах, что Ан невольно засмотрелся.
– Ну, садись, что ли Ан, – Гаврила Петрович придвинул стул, на который был надет чехол из светлой ткани. Потом взглянул на портрет, улыбнулся:
– Маратка нарисовал. Он мастак бумагу пачкать, – в голосе слышалась гордость за старшего сына.
Ан присел на краешек стула.
– Ну, вы что, с праздника? Как там? Что нового слышно?
– Да, ничего такого. Всё как обычно, – Робин открыл дверь в соседнюю комнату, заглянул туда и вернулся. Тоже сел за стол.
– Да! «Хлебный Дом» и «Текстильщики» решили заменить роботов на безработных.
Гаврило Петрович усмехнулся:
– Благодетельствуют, значит. Похоже, роботы у них не выдерживают нагрузки, а покупать новых накладно. Ну, что ж, может, кто и позарится.
Он загасил сигарету, бросил окурок в пепельницу и провёл ладонью по скатерти, разглаживая несуществующие складки. Тяжело вздохнул.
– Бать, а что Марат не приходил?
– Нет, не приходил. А что ему приходить-то? С художниками своими сейчас затешется куда-нить. Праздник всё-таки. А может, на площади?
– Неа, на площади его не видел.
– Ну, значит, где-то гуляет. Конкурс вон закончили. Отмечают, поди. Пусть себе, а то сидит безвылазно дома, малюет. Может, девчонку себе хоть найдёт.
Потом слегка хлопнул по столу, и весело спросил:
– Ну, а вы то, что, Творцы, к испытанию готовы?
– А то! – усмехнулся Робин.
Мать, вошедшая в комнату, услышала слова отца:
– Мы так гордимся тобой, сыночка.
– Угу, гордимся, – хмыкнул в усы отец.
Она поставила на подставку широкую низкую кастрюлю под белым полотенцем, и стала быстро накрывать к чаю:
– Мы очень рады, что Робин дружит с вами. Вы – хороший мальчик, серьёзный. И семья у вас достойная, у нас все знают и уважают Коровиных. Мы ещё вашу маму знали, сердечная была девушка, – она вздохнула – Очень мы с отцом надеемся, что вы с Робином поедете учиться вместе. Присмотрите там за ним, уж такой он легкомысленный у нас ещё, – она горестно покачала головой.
– Легкомысленный, – передразнил отец, и припечатал – шалопутный. Я даже не поверил, когда письмо-запрос из школы пришло с просьбой дать согласие на перевод его в Творцы в случае успешного испытания.
Ан весело смотрел на Робина, лицо которого от смущения пошло красными пятнами.
– Хватит уже, а?
– Вы не беспокойтесь, я, конечно, присмотрю за ним, – улыбаясь произнёс Ан, и тут же почувствовал, как Робин пнул его под столом.
Потом они пили чай с фирменными пирогами Елизаветы Макаровны. Объевшись, довольный и сытый Ан слушал тихий разговор. Ему было уютно и хорошо, словно он тут уже давно и всех знает, и все знают и любят его.
Отчаянный вопль выбил из рук Елизаветы Макаровны чашку, которая разлетелась вдребезги.
– Господи ты, боже мой! – воскликнула она, прижав руки к груди.
Гаврила Петрович плюнул:
– Начинается!
Наверху над комнатой послышался топот, грохот, отчаянный визг.
– Убью, сука! – надрывался мужской голос.
– Помогите! Помогите! – кричала женщина.
Ан остолбенел. Робин, доедая пирожок, поднялся.
– Посиди тут, я ща, – сказал он Ану, жуя на ходу.
– Я с тобой.
– Ещё чего!
– Да не ходи, – махнул рукой Гаврила Петрович, – не в первой, Робин ща приструнит.
– Сыночка, не ходи! – взмолилась мать, цепляясь за Робина, – Мало ли что. С пьяных-то глаз!
– Ну, что ты, ма, в первый раз что ли? Я быстро.
Он ушёл.
Они молчали, прислушиваясь к звукам скандала, разгоравшегося наверху.
– А ты кто такой?! – взревел мужской пьяный голос. Послышался тяжёлый стук, грузно упавшего тела. Наступила тишина.
Через несколько минут дверь открылась, и вошёл Робин, который вёл под руку худенькую растрёпанную женщину с заплаканными глазами.
Мать подскочила к ней:
– Кирочка, проходи, милая, садись. Я тебе сейчас чайку налью. Вот скушай пирожок. Сама только испекла к празднику.
Женщина, всхлипывая, опустилась на стул.
– Чего там опять с Серёгой не поделили? – спросил отец.
– Сил моих больше нет, – заплакала та, – как его уволили и сюда переехали, так совсем, как с ума сошёл. Пьёт каждый день. Уж узнавать меня перестал. А так мы хорошо жили, ребёночка хотели, – она уткнулась в стол и зарыдала.
– Ну, так роди. У вас детей пока нет, одного вам разрешат.
– Да какое, роди! Не хочет он теперь. Говорит, нищету плодить не будет, – прошептала она.
– Мда, – крякнул отец. – Что он сейчас? Затих?
– Ну, типа того, – усмехнулся Робин, – связали мы его. Пусть проспится.
– Да, да, – закивала женщина, – трезвый он тихий, ласковый.
– Да когда ты его последний раз трезвым-то видела? – проворчал отец.
Женщина молча плакала.
– На, милая, покушай пирожка. Сейчас тебе чаю налью, – хлопотала около неё мать.
Ан посмотрел на часы. Без пятнадцати пять. Через пятнадцать минут Линда будет ждать на их месте. Он незаметно показал Робину на браслет.
Тот кивнул и поднялся:
– Ну, нам пора, мы пойдём.
Мать встрепенулась:
– Ох, как нехорошо получилось! Ан, голубчик, вы не
