Всегда был предельно осторожен, чтобы не наступить на Папину мозоль… Хаджар не собирался меня просвещать на этот счет: он только ухмыльнулся, как гиена, и сказал, что не хотел бы оказаться на моем месте. Я сам не хотел бы: в последнее время слишком часто испытываю подобное чувство.
— На все воля Аллаха, — прошептал я непослушными губами, изнывая от беспокойства. — Ближе к Тебе, Господи.
Фридландер-Бей жил в большом, увенчанном башней белоснежном здании, которое вполне могло сойти за дворец. Его апартаменты раскинулись в центре города; совсем недалеко от христианского квартала. Не думаю, чтобы кто-нибудь еще здесь обладал таким огромным участком, обнесенным высокой оградой. По сравнению со скромным убежищем Папы, дом Сейполта выглядел походным Шатром бедуина. Но сержант Хаджар вез меня не в том направлении. Я сказал об этом легавому ублюдку.
— Разреши мне самому вести машину, — ответил он сварливо. Хаджар назвал меня «ил-магриб». Магриб означает «закат»; а еще так называют огромный кусок Северной Африки, где живут «некультурные идиоты» — алжирцы, марокканцы, в общем, жалкие отбросы вроде меня. Многие друзья называют меня магрибцем, и я не обижаюсь, понимая, что это просто прозвище или добродушное подшучивание. Но в устах Хаджара оно превращается в оскорбление.
— Дом Папы в двух с половиной милях позади нас, — заметил я.
— Неужели ты думаешь, что я не знаю этого? Господи, как бы мне хотелось приковать тебя наручниками к столбу минут на пятнадцать где-нибудь без свидетелей.
— Хаджар, ради Аллаха, скажи, куда ты меня везешь? — Но он дал понять, что больше не станет отвечать на вопросы; в конце концов я сдался и молча рассматривал проносящиеся мимо дома. Ездить с Хаджаром было почти так же интересно, как с безумным американцем: ты ни черта не понимаешь, не вполне уверен, куда вы направляетесь и доберетесь ли целыми до места назначения.
Легавый остановил машину на заасфальтированной подъездной дорожке позади мотеля на восточной окраине города. Стены, сложенные из шлакобетонных блоков, были выкрашены в бледно-зеленый цвет; вместо неоновой рекламы с названием маленький щиток, где было написано от руки: «Мотель. Свободных мест нет».
Гостиница, на вывеске которой красуется объявление о перманентом отсутствии номеров, — довольно странное зрелище. Хаджар вылез из машины, открыл заднюю дверцу, и я почти вывалился наружу. Постоял, расправил плечи и попытался собраться; треугольники страшно взвинтили меня. Чувство страха плюс действие наркотиков привели к жутким резям в животе, головной боли и внутреннему напряжению, граничащему с нервным срывом.
Я последовал за Хаджаром, мы остановились у двери девятнадцатого номера.
Сержант несколько раз постучал — вероятно, что-то вроде условного сигнала. Нам открыл человек, больше походивший на каменную глыбу, или, точнее, громадный булыжник. Камень не может думать или говорить, поэтому, когда он произнес что-то, я был ошеломлен. «Булыжник» кивнул Хаджару, который не ответил на приветствие, а молча повернулся и пошел к машине. Булыжник посмотрел на меня; очевидно до него никак не доходило, откуда я взялся. Потом громила все-таки сообразил, что этого человека, должно быть, привез Хаджар и его надо впустить в комнату.
— Проходи, — эти гулкие скрежещущие звуки походили на… на голос булыжника, который по воле Аллаха обрел дар речи.
Я внутренне содрогнулся, протискиваясь мимо него. В комнате находились еще один Говорящий Булыжник и Фридландер-Бей, сидящий у раскладного столика между огромной кроватью и комодом. Мебель была европейской, но довольно старой.
Увидев меня, Папа поднялся. Он был около пяти с лишним футов ростом, но весил почти двести фунтов. Бей предпочитал одеваться просто: беглая хлопчатобумажная рубашка, серые штаны и сандалии. Он не носил колец и каких-либо иных украшений. Несколько оставшихся прядей седеющих волос зачесаны назад; взор блестящих карих глаз казался кротким и ласковым. Глядя на Папу, с трудом верилось, что перед тобой — самый влиятельный человек в городе.
Наконец Папа поднял руку, почти заслонив лицо.
— Мир тебе, — сказал он.
Я прикоснулся к сердцу и губам.
— И с тобой да пребудет мир.
Он не очень-то рад видеть меня. Однако ритуал гостеприимства ненадолго обеспечит мою неприкосновенность и даст время собраться с мыслями. Но о чем я должен думать? Как победить парочку Говорящих Булыжников и выбраться из мотеля?
Папа снова сел.
— Пусть не покинет тебя благополучие, — сказал он, указав на стул напротив.
— Пусть не покинет тебя благополучие и благословение Божие, — ответил я.
Как только представится возможность, я попрошу стакан воды и заглотаю побольше таблеток паксиума. Я опустился на стул.
Он, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза.
— Как твое здоровье? — В голосе Папы не слышалось дружеской теплоты.
— Хвала Аллаху, хорошо, — ответил я. Страх снова начал сжимать сердце.
— Мы давно не видели тебя, — произнес Фридландер-Бей. — Ты заставил нас страдать от одиночества.
— Да оградит тебя Аллах от одиночества и тоски.
Второй Булыжник принес кофе. Папа поднял чашку и отхлебнул из нее, показывая, что питье не отравлено. Потом протянул чашку мне:
— Угощайся. — Но в голосе его не чувствовалось радушия. Я принял кофе:
— Пусть в твоем доме никогда не переведется кофе.
Мы выпили несколько чашек. Папа откинулся на стуле и несколько мгновений молча изучал меня.
— Ты оказал мне честь, — произнес он наконец.
— Да сохранит и оградит тебя Аллах. — На этом закончилась формальная часть, причем она прошла по явно укороченной программе. Теперь надо быть начеку… Но я начал с того, что вытащил коробку с пилюльками, выскреб оттуда все транквилизаторы и проглотил их, запивая кофе. Четырнадцать паксиумов.
Некоторые сочтут это довольно большой дозой; я — нет. Могу назвать многих людей, которые запросто меня перепьют, — например, Ясмин, — но что касается пилюлек, тут я чемпион из чемпионов, и за свой титул держусь крепко.
Четырнадцать десятимиллиграммовых таблеток только чуточку уменьшат напряжение, да и то если повезет. Мне понадобится дополнительное горючее для настоящего старта. Четырнадцати паксиумов хватит только для разогрева.
Фридландер-Бей протянул чашку слуге, который вновь наполнил ее дымящимся напитком. Он немного отхлебнул, не спуская с меня глаз, аккуратно опустил чашку на столик и произнес:
— Ты знаешь, что мне служит множество разных людей.
— Истинная правда, о шейх, — ответствовал я.
