— Держись ближе ко мне! — крикнул он Торес Лахл. Собственный голос громом отозвался в ушах Шокерандита. Он дернул поводья и снова направил лойся вперед.
Мелкий дождь, который раньше грозил перерасти в обычный ускутошский обложной, как это называлось, прекратился. Дождевую пелену ветер унес на запад, к морю, оставив насыпи в рассеянном свете пары закатных солнц. Кому-то эта картина могла показаться печальной; но даже в этих заброшенных местах такая погода благотворно влияла на существование видов, которые сражались за господство на Гелликонии: расы анципиталов и расы людей.
В приливных прудах по обе стороны от насыпей отлично прижились морские водоросли. Водоросли были подобны ламинариям и накапливали в своих узких и длинных коричневых полосках йод из морской воды. Альга испаряла свои химические компоненты в виде йодистых соединений, в основном йодистый метил. Йодистый метил снова разлагался в атмосферном воздухе, выделяя йод, и ветер разносил это полезное вещество по всем уголкам планетарного шара.
Двурогие и люди не могли существовать без йода. Щитовидные железы, регулирующие метаболизм при помощи йодсодержащих гормонов, активно поглощали йод из воздуха.
В это время Великого Года, после рубежа Семи Затмений, часть этих гормонов внезапно решила, что человеческая раса должна стать чуть более подверженной воздействию вируса «геллико», чем прежде.
Словно угодив в лабиринт, его думы блуждали кругами, повторяя один и тот же маршрут. Он вновь и вновь вспоминал свою знаменитую вылазку в Истуриаче — но без прежней гордости. Его товарищи восхищались его храбростью; каждая выпущенная им пуля, каждый удар мечом, который он наносил врагу, теперь покрылись позолотой легенды, сросшейся с его именем. И все равно он вздрагивал от ужаса, припоминая, что совершил и, хуже того — восторг, который при этом испытывал.
И эта женщина. Во время их одинокого путешествия на север он обладал Торес Лахл. Пока он занимался своим делом, она покорно терпела. Он все равно наслаждался ощущением женской плоти и своей властью над ней. Иной раз он смутно вспоминал о своей далекой нареченной, Инсил Эсикананзи, дожидающейся его в Харнабхаре. Что она подумает о нем, возлежащем с чужестранкой из самого сердца Дикого Континента?
Эти думы возвращались к нему разрозненными и бесформенными стайками вперемежку с головной болью. Внезапно он вспомнил, как однажды в детстве столкнулся с матерью. Он бездумно вбежал в ее покои. Там стояла смутная фигура, почти не покидающая своих покоев (и реже прежнего — со времени смерти Фавина). Горничная помогала матери одеться, а та смотрела на себя в туманное серебряное зеркало, где отражались скопления бутылочек с духами и притираниями, напоминающие шпили и купола далекого города.
Мать повернулась к Лутерину, но не двинулась навстречу, вообще не шелохнулась, не сказала — насколько он помнил — ни слова. Матери помогали облачиться в парадную одежду по случаю какого-то торжественного приема. Одежда матери, расшитая картами Гелликонии, несла извечное напоминание о Колесе, которое придавало ей торжественную значимость. Страны и острова были вышиты серебром, моря выделены яркой лазурью. Волосы матери, еще не убранные, лежали темной массой, водопадом, который стекал с Северного полюса к Верхнему Никтрихку и даже дальше. Одежды застегивались сзади. Лутерин заметил, как стоит мать и как служанка склонилась перед ней, чтобы застегнуть пуговицы там, где город Олдорандо и Дикий Континент обозначали женские интимные места. Потом его всегда мучил стыд оттого, что он увидел такое.
Жесткая трава на вершине насыпи, напоминавшая растительность на теле, странным образом приблизилась к его лицу. Он видел, как мелкие амфибии разбегаются в трещины, опушенные травой-волосом, слышал, как журчит вода, видел как пестрые маргаритки гибнут под копытами лойся, словно мгновенно увядающие осенью. Вселенная устремилась ему навстречу. Он покачнулся и соскользнул с седла.
В последний миг ему удалось выпрямиться и не упасть, стать на обе ноги. При этом он испытал незнакомое ощущение.
— Что с тобой? — тревожно спросила Торес Лахл, подъехав ближе.
Шокерандит почувствовал, что ему трудно повернуть голову, чтобы взглянуть на нее. Шапка сползла на глаза. Почувствовав недоверие к женщине, он потянулся к пистолету, потом вспомнил, что пистолет висит на седле. Он покачнулся и уткнулся лицом в мокрый мех на крупе лойся. Потом опустился на землю и почувствовал, как съезжает по насыпи вниз.
Странная неподвижность сковала его тело. Его желания и возможности совершенно разошлись. Он услышал, как Торес Лахл спустилась с лойся и, хлюпая по грязи, подошла туда, где он лежал, раскинув руки.
Он ощутил ее пальцы на своем теле, услышал ее голос, внимательный, тревожный, взывающий к нему. Торес помогла ему подняться. Ломило каждую косточку. Он хотел вскрикнуть, но не смог издать ни звука. Кости раскалывались от боли, тело кричало, боль пробиралась в голову. Его тело корчилось в судорогах. Он увидел, как небо по краям заходится вихрями.
— Ты болен, — сказала Торес Лахл. Она не могла заставить себя произнести страшное название болезни.
Девушка отпустила Лутерина, и тот снова упал на мокрую траву. Торес стояла, глядя на безлюдные насыпи и далекие голые холмы, откуда они пришли. Там, в южной части неба, все еще колыхались занавеси дождя. Маленькие крабы стремительно спасались в ручейках у ее ног.
Она могла убежать. Ее пленитель недвижно лежал у ее ног, беспомощный, и она могла застрелить его. Обратная дорога в Кампаннлат таила смертельные опасности, к тому же с юга, откуда-то из степей, приближалась армия. На севере, всего в нескольких милях отсюда, находилась Кориантура; укрепление, отмечающее подступы к городу, смутно выделялось на горизонте. Но это была территория врага. Вокруг темнело.
Торес Лахл в нерешительности прошлась. Потом вернулась к распростертой фигуре Лутерина Шокерандита.
— Давай посмотрим, что можно сделать, — проговорила она.
Ей с трудом удалось посадить его обратно в седло. Потом она забралась ему за спину и, ткнув лойся пятками в бока, пустила животное шагом. Второй лойсь тоже послушно двинулся вперед, то быстрее, то медленнее, но без задержек, явно предпочитая общество хозяев ночному одиночеству в пустошах.
Взволнованная и встревоженная, Торес то и дело понукала лойся, чтобы тот не сбавлял ход. В быстро сгущающихся сумерках она наконец заметила впереди Фашналгида, чья фигура верхом на лойсе выделялась на фоне далекого моря. Взяв револьвер Шокерандита, она выстрелила в воздух. С окрестных пустошей поднялись птицы и стаями разлетелись в стороны.
