Ознакомительная версия.
— Звучит совершенно бессердечно.
— Все совсем не так. В большинстве случаев дети проводят большую часть своих ранних лет с одним родителем или с обоими. Обычно родители настаивают на том, чтобы ребенок провел хотя бы год или два в центре развития, чтобы быть уверенными, что он приспособлен к обычаям общества. Вот возьми для примера меня. Я жила с каждым из родителей по очереди практически все время, пока мне не исполнилось восемнадцать, за исключением тех двух лет с четырнадцати до шестнадцати, что провела в центре развития.
— Ты сказала по очереди. Твои родители уже не в браке?
— Напротив. Но они не домоседы, а работа большую часть времени не позволяет им жить вместе. Вот тебе еще пример — мой сводный брат Фарион. Он сын очень талантливой актрисы, которая до безумия влюбилась в папу и хотела от него ребенка. Но они никогда не вступали в брак. Фарион рос почти все время в центре развития, потому что ему его родители не нравились. Он был очень серьезным мальчиком, и оба они казались ему слишком легкомысленными. Или вот моя сводная сестра Сюзан; дочь мамы от другого великого хирурга. Не думаю, что они вообще были влюблены в том смысле, как ты это понимаешь, но уверена, что оба надеялись, что их ребенок будет гениальным хирургом. Сью всю жизнь жила с мамой.
— Это же какая-то полигамия.
— Нет. Честно, я не думаю, что можно это так называть. Не существует обычаев против полигамии или полиандрии, если что. У меня есть две подруги, девчонки, они живут вместе. У них есть друг, мужчина, который большую часть времени живет с ними. Разумеется, я точно не знаю, но думаю, что они обе за ним замужем.
Перри покачал головой:
— Я этого не понимаю. Мне это кажется противоестественным.
— Не беспокойся, дорогой. Со временем ты поймешь.
В последующие несколько дней Перри был слишком занят, чтобы забивать себе голову опасениями и сомнениями. Он был счастлив, более счастлив, чем когда-либо в жизни. Или в жизнях, и в одной, и в другой, — он не знал, как правильно сказать. Жизнь превратилась в пикник, медовый месяц, восхитительную и занимательную школу, рай для гурмана и маковое поле — все «в одном флаконе». Он часами слушал записи захватывающих событий, изучал новые технологии и подходы к науке — все в таком формате, в сравнении с которым образовательные инструменты его собственного времени выглядели неуклюжими и бестолковыми. Он штурмовал снега гор вместе с Дианой, наблюдал, как она репетирует свои танцы, вместе с ней слушал музыку и волнующие драмы, летал над сельской местностью на «Облаке» и проводил вечера в объятиях любимой. Их близость вызревала и росла. Диане нравилось слушать рассказы о его прежней жизни, о детстве в Канзасе, о его юношеском триумфе — когда он стал курсантом военно-морского училища, о его школьных днях, о жизни на службе, о всем том, что он видел и испытал.
В то же время, наблюдая за жизнью современного мира, слушая записи и изучая кодекс обычаев, в беседах с Дианой он обнаружил, что его мнения, доставшиеся в наследство от прежнего мира, стали меняться и что он начал оценивать ту, прежнюю жизнь с позиций гражданина современности. То, что раньше он считал обычным порядком вещей, теперь стало казаться неестественным, гротескным. Ценности, сваленные в кучу под ярлыком «спортивное мастерство», теперь казались глупой показухой дикарей. Спортивные соревнования теперь располагались на оценочной шкале от безобидных, но бессмысленных игр до бессердечного садизма. Отличительные элементы чести в обществе джентльменов теперь производили на него впечатление павлиньего позерства. Но более всего он стал презирать почти повсеместный обман, полуправду и откровенную ложь, пронизывавшие жизнь 1939 года. Он осознал, что жил в мире обмана и мошенничества. Политические речи, рекламные слоганы, отвратительные проповедники-проститутки, рекламные щиты, назойливая шумиха, продажная пресса, профессора-хамелеоны, невероятный идол общества из папье-маше, визгливый неандертальский стопроцентный американизм, подстилки из контрактов, особые концессии и прочие взятки, купленные сенаторы и нанятые адвокаты, коррумпированные судьи и циничные политики… И над всем этим и во всем этом — несчастный иссушенный дух американского крестьянина, «умника», чьи девизы — «Обмани первым или будешь обманут» и «Не давай сосункам спуска». Бедный преданный болван-переросток, который слишком рано начал играть со взрослыми мальчиками и приобрел массу отвратных привычек! Бедный болван, заблудившийся в коллективной лжи, ведь отец вводил его в заблуждение из лучших побуждений. Бедный болван и собственного сына будет вводить в заблуждение из тех же лучших побуждений. Столпы сообщества учат сыновей, что мужчина должен гулять с женщиной, но женщины, на которых можно жениться, каким-то образом отличаются от женщин, с которыми гуляешь. Мать учит свою дочь быть благодетельной и сострадательной, но желает выгнать из города свою сестру, которой досталась лучшая доля. Все это племя, лживое, лгущее и слышащее ложь, наученное почитать успех, даже успех негодяя, и презирать провалы, даже провалы героев.
Перри уже презирал «обычаи того времени» и испытывал тошноту, вспоминая о них, но он не возненавидел ни свой народ, ни себя за то, что был одним из представителей американского общества начала двадцатого века, поскольку хорошо знал своих соотечественников, своих современников, знал, что они хорошие люди с добрыми сердцами, благородные, смелые и отважные. Он знал, что любой из «болванов-позеров» бросится под колеса локомотива, чтобы спасти ребенка, что бесчестный продавец недвижимости накормит обедом голодного человека и что амбициозная мать будет голодать, чтобы купить своей дочери вечернее платье. Он знал, что доброта и благородство встречались столь же часто, как обман и жестокая конкуренция. Перри осознавал, что даже у одного из тысячи не было шанса проявить свой потенциал достойного и честного существа. Он понимал, что обычные люди 1939 года были слишком слабовольными и слишком наивными, чтобы восстать против системы, в которой жил и он сам.
Более всего Перри преклонялся перед американцами «своего периода» за то, что в них уже был потенциал 2086 года. За короткие полтора века эти бесчувственные, добросердечные, легковерные, вероломные деревенщины, спотыкаясь и продвигаясь зигзагом, создали культуру, которой можно гордиться. Так или иначе (теперь объяснения Каткарта казались ему слишком простыми), вечное стремление старших поколений ради своих детей изменить ситуацию к лучшему принесло плоды. Возможно, одного этого было достаточно. Возможно, испытывать желание сделать мир лучше для наших детей и для детей наших детей и означает приобрести бессмертие и стать божествами.
Ознакомительная версия.
