Он шагал неспешно к автобусной станции и широко улыбался редким прохожим. Улыбался впервые за долгие месяцы беспрестанного бегства. Его улыбка была вызвана облегчением от принятого решения и приятным щемящим послевкусием от последнего разговора с Варпу. А ещё его улыбка была сродни улыбке «клинков». Завораживающая, как дамасская сталь, и такая же, как дамасская сталь, безжалостная.
А Витечке отец теперь голову оторвет.
Как пить дать оторвет.
Витечка даже знает — как. Вот они лежат, оторванные головы, по колбам, по банкам, по склянкам, смотрят вприщур полузакрытыми глазами. Здесь же и двухголовый теленок, и ребенок такой же, с двумя головами.
И Витечкина голова теперь тоже здесь будет.
Оно как получилось-то… Бумага чистая только в лаборатории есть, целыми пачками. А таких пачек в кабинет надо было три штуки принести.
Чтобы отец ничего не заметил.
Что не заметил? Да как же, придет, а бумага вся водой залита вперемешку с краской. Вот и разорется. Что? А водой почему? Да Витечка же чуть-чуть. Витечка же тихонечко. Витечка же только порисовать хотел, красками, а у самого на столе, как в сокровищнице у шаха, не повернуться, чего только нет — и трансформер разбитый, и от комиксов обрывки, и плеер, Витечка его еще в день рождения разбил, отец не знает. Так что не повернуться. А у отца хорошо, простор на столе, хоть танцуй.
Вот Витечка тут краски и разложил. Витечка же осторожно... аккуратненько... да и вообще она сама завалилась, что вы на Витечку сразу-то... банка эта.
А бумаги у отца в лаборатории. Три пачки надо, чтобы не заметил ничего. Будто так и было. И как назло на самом верху, тут и большой дядька не достанет, а маленький Витечка и подавно.
А вот теперь отец Витечке точно голову оторвет. Давно уже к Витечкиной голове присматривается, за волосы схватит — стричь тебя надо, чертенок, верно? И к маме повернется — ну скажи, не чертенок? И мама кивает — весь в тебя, был бы барином, был бы барчонок.
Так что теперь и Витечкиной голове тут быть. А как не быть, когда склянки все эти посыпались. Да и кто их поставил-то так, на самый край, Витечка и не задел их даже... а они...
Смотрит Витечка — вон там, под стеллажами, вот и лужа на полу, да не лужа, лужища, не доберешься, не вытрешь... и бумага там же, три пачки, скуксилась уже вся... полез Витечка, так и не добрался, только руку порезал. Реветь и то некогда, страшно так.
Дверь хлопнула.
Отец вернулся.
— Ну где ты там, чертенок? Ох, чертово племя.
Бежит Витечка. Со всех ног бежит, из сараюшки прочь, к дому, вот увидит отец, что возле сараюшки Витечка был, головы Витечке не сносить.
— Ну, привет... ох, чертенок какой, стричь тебя надо... верно говорю?
— А весь в тебя, — говорит Витечка. Улыбается. И не весело ему, а улыбается.
— Ну чего встал, хоть чайник включи... ох, чертенок, ты хоть посмотри сначала, есть там вода, нет... так вот коротнет.
Улыбается отец. И неловко Витечке, что вот, виноватый он — а отец улыбается. Обнял Витечка отца, спокойно так на душе стало, будто и не было там ничего, в сараюшке.
— Ну чего липнешь, чего? Денег тебе надо? Позавчера давал.
— Ты у меня, папа... самый лучший...
— Ишь ты как... что, натворил чего-нибудь?
— Не-а...
— Ну что ты сразу... соскучился парень, а ты про него сразу вон что думаешь... — голос матери из комнат, — по себе людей не судят. Это папа у нас такой, как натворит чего по разъездам, так потом маме духи покупает, шубку норковую.
— Да будет тебе при ребенке-то.
Витечке хорошо. Сейчас мама чай разольет, и пирог порежет, и Витечке серединка достанется, и будет хорошо-хорошо, будто и не было там ничего.
Боязно Витечке.
А как не боязно... и не ходить бы туда, и не смотреть, а как не ходить, так и тянет глянуть — как оно там, может, высохло уже все, может, и не было ничего. Да так и будет. Просто потому, что Витечка так хочет. Вот сейчас придет Витечка в сараюшку, а там ничего.
Боязно.
Вроде и уехал отец еще утром рано — а так и кажется, вот он, там сидит, на лужу под шкафом смотрит.
Идет Витечка медленно, как на голос отца, бывает, говорит таким голосом чужим, холодным — ну вылезай, чертенок. Ты натворил?
И головы со стеллажей на Витечку смотрят. Глаза прищурили. Тоже, наверное, в сараюшку пришли и что-нибудь разбили, вот отец им головы и поотрывал.
Смотрит Витечка под шкафом.
Ну не надо.
Ну, пожалуйста.
Ну.
Ан нет. Вот она, лужа, да не лужа, море целое, там под шкафом-то пол просел, так море целое натекло. И вроде как водоросли в этом море шевелятся. И будто бы плавает что-то там, в море этом.
И смотрит Витечка — и не понимает. Как он вообще думал море это тряпкой вытереть, тут не тряпка, тут вообще ничего не поможет, обычно, если где что так натечет, надо маму звать, мама знает, как убрать. А тут попробуй, позови маму, раз такое тут.
Убежал Витечка.
Спрятался.
И надо что-то делать, а поди разбери — что. Это как тогда хотел дверь с петель снять, шалашик сделать, а дверь большая, тяжелая, вот и думай, как снимать. Наполовину снял кое-как, тут отец вернулся, уж он и орал, ах, чертенок, чертово племя.
Подумаешь, дверь какая-то, Витечка бы поиграл, потом обратно привесил. Витечка же знает, что вещи надо на место класть. Вот тогда у мамы орхидея расцвела, Витечка ее вытащил, весь день играл, потом тихонько обратно в горшок ткнул, землей присыпал. А что она завяла, так то разве Витечка виноват.
Дверь хлопнула.
Отец пришел.
Бежит домой Витечка. Вот-вот увидит отец, где Витечку, чертенка, черти носили.
— Ох, чертенок... когда тебя стричь-то будем? Косички скоро заплетать начнем... айда тебе косичек наплетем, как индейцу... и перья приставим. Будешь в вигваме жить, охотиться на буйволов... у-у-у-у-у! Ну что, Олюш, что у нас тут сегодня... а, вот и буйвол подоспел, жареный.
— На вас, прожорливых, никаких буйволов не напасешься.
— Ничего, Олюш, грант получим, легче будет. Там и заживем, и лабораторию новую сварганим.
— А старую куда? — кричит Витечка. — Которая в саду?
— Чего кричишь-то, не на базаре. Куда-куда, под бульдозеры. И не висни на мне, не висни, не отдам я ее тебе. Тебе тоже домик какой-нибудь сколотим под детскую... а про сараюшку не проси даже, там химией все пропитано... под бульдозеры... только реактивы сначала вынести, там этих... на миллионы.
— А миллионы — это много?
— Ой, брат, мно-ого, разобьешь чего, не расплатишься.
Боится Витечка. Так и кажется, что знает отец, все-все знает... и про лужу, и про море, и про водоросли, которые там в этом море шевелятся. Нет, не знает, ест буйвола, да не буйвола — курицу жареную, говорит что-то с мамой про грант.
