— Да он и не мог бы ощутить, пока не сшиб. Ведь у него нет локаторов. Но вот когда он остановился на шоссе…
— Тогда вы еще не представляли, что с ним можно разговаривать.
— Вы правы. Мысль пришла мне в голову только сейчас.
— Смотрите, разговор окончился. Мне показалось или на самом деле кран кивнул в знак того, что понял?
— Вы рано начали шутить. Сейчас уже я начинаю беспокоиться о Реброве. Мы его нашли, он жив, но…
— Что но? — снова встревожился психолог. — Только я уверовал в вашу технику, как вы…
— Во всяком случае, он в сознании, — поспешил заверить Павленко.
Послышался гул, и вертолет опустился на лужайку.
— Ребров находится примерно в километре отсюда, — сказал мужчина в спортивной куртке, спрыгнув на траву. За ним из кабины спустились еще четверо. — В двадцати или тридцати шагах от высокого дерева с раздвоенной вершиной. Ну, здесь высоких деревьев, кажется, не так уж много!
— Зато половина их с раздвоенными вершинами, — заметил один из его помощников, оглядывая местность.
— Ничего. Откладываем перпендикуляр от шоссе. Те три дерева берем в первую очередь. Пошли!
Он двинулся быстрым спортивным шагом. Карамышев и Павленко едва поспевали за начальником команды; он шел в середине развернувшейся фронтом пятерки. Карамышев хотел спросить, что же случилось с Ребровым, но начальник спасательной команды проскользнул меж деревьев, словно уж в траве, и исчез из виду.
Когда они догнали его, тот осматривал местность около дерева с раздвоенной вершиной.
— Что с Ребровым? — спросил Карамышев.
— Психическая травма. И с ногой что-то.
— Крикнем, — предложил Карамышев. — Ведь мы не можем с ним связаться иначе.
— Реб-ров! — закричали они по команде.
— Меня удерживало только то соображение, что надо мной будут смеяться. — Ребров лежал в кровати, вытянув забинтованную ногу. Он похудел за последние дни. Но глаза его блестели. — Ну и упрямство тоже. Уж кольцо-то докручу, думал я. Хотелось испытать, сколько смогу выдержать.
Он перевел дух и улыбнулся.
Видимо, он ждал этой беседы.
За окном простиралась трасса. Она пересекала город, но никто не касался ее бледно-оранжевой поверхности. Видимый кусок ее, ограниченный рамкой окна и контурами городских зданий, сохранял в своем облике непреклонную прямизну.
— Ошибка заключалась в том, что я выбрал Кольцо, — продолжал писатель. — Я думал о километрах, о том, что пройду вокруг света, но не учел, что трасса абсолютно прямая.
Психолог и инженер переглянулись.
— Конечно же, на ней нечего делать машине с рулевым управлением! Павленко сокрушенно покачал головой. — Нелепая ошибка! Мы забыли, обернулся он к Карамышеву, — просто упустили из виду! Действительно, вот что значит психология мышления человека наших дней… Очко в вашу пользу, но и очко против вас! Вы-то должны были скорее это понять. Руль связан с дорогой!
Он бросил взгляд в окно, на трассу, которую не видел Ребров. По ней мчались машины без водителей.
Ребров усмехнулся.
— Открытий было сделано много. Вы представляете: ни одного поворота, никакой, в сущности, работы рулем. Я просто должен был держать баранку. Час, другой, третий… Вот уж работа для автомата! На четвертый час мне захотелось кричать и ругаться. На пятый — бросить все! — Ребров приподнялся в кровати.
— Лежите, — потребовал Карамышев.
— Я пожалел автоматы, которые нас обслуживают: если бы они могли ощущать, как мы, какие ограниченные впечатления были бы у них! Отправляясь в путешествие, я жаждал уймы новых впечатлений, а на самом деле перерезал почти все нити связи с миром. Я чувствовал себя механизмом.
Ребров замолчал. На его худом лице появилась гримаса отвращения.
— Вы не представляете разницы в том, как ездите вы и как ехал я. Сев в машину, вы совершенно свободны в своих мыслях и действиях. Можете любоваться пейзажем, читать книгу, разговаривать с друзьями. Вы всегда пассажиры. Машина не выйдет за пределы шоссе, сама сделает повороты, доставит вас, куда ей было сказано, и лишь тогда напомнит о себе словами: «Вы прибыли». Я же как проклятый упирался взглядом в идущую впереди машину.
Я перешел на дорожку, где скорость допускается не ниже ста пятидесяти. А потом на ту, где двести пятьдесят. Я старался выжать из автомобиля все, на что он способен. Это была отличная машина для своего времени. Как новичок, я держался на почтительном расстоянии от впереди идущей машины, но гонку не ослаблял. Поток словно захватил меня и нес с собой. Я боролся с желанием закрыть глаза, чтобы не смотреть на бесконечную полосу шоссе, которая бежала навстречу мне с тупой неумолимостью. Потом я боролся с утомлением, с опасностью заснуть.
Отдыхал я прямо на природе, отыскав подходящий поворот с шоссе. Спал в лимузине, питался захваченными с собой продуктами, осуществляя свою идею иметь в пути минимум контактов с сегодня. Я ведь ожидал, что автомобиль станет для меня машиной времени. Что такое настоящий отдых, я понял, когда паром перевозил меня через Атлантический океан. Я все время спал в кабине. А потом снова: шоссе, шоссе, шоссе. И все прямо, прямо, прямо. Идеальная трасса для гонок. Только, я думаю, ни один шофер прошлого не участвовал в таких гонках. Ведь это были гонки с автоматами. Есть жесткая логика в том, что на такой дороге хозяева — автоматы. Мои действия страдали отсутствием логики. Я это остро ощутил. Я пересидел за своей неподвижной баранкой. Наступил момент, когда я почувствовал, что сойду с ума или натворю бед, если немедленно не сверну с шоссе. Поворот к железнодорожной станции я проскочил, следующего дождаться не смог. К счастью, откос был пологим, и я, почти не раздумывая, повернул баранку вправо.
Ребров приподнял голову. Но тут же опустил ее на подушку. Пальцы его рук, лежащих поверх одеяла, зашевелились.
— О, какое я ощутил блаженство! Автомобиль прыгал на кочках, а мне хотелось петь. Наконец меня подбросило на сиденье, я услышал «крак» и остановил машину. Я вылез и, не интересуясь тем, что с автомобилем, зашагал по лужайке, потом по лесу, я разминал затекшие руки, мне захотелось бежать, я побежал, с удовольствием чувствуя работу мускулов, и… тут на меня словно обрушилась скала, я упал и потерял сознание. Понимаете, переход из одного нервного состояния в другое был таким резким, что организм, мой слабый человеческий организм, не выдержал. Когда я очнулся, я обнаружил, что у меня повреждена нога. Когда, где я ее ушиб, я не помнил: возможно, когда падал.
Оживление на лице Реброва сменилось выражением раздумья.
— Я натворил массу нелепостей. Смотрите: я сел за баранку специально, чтобы отправиться на несколько десятков лет назад, и из этого ничего не вышло. Но как только я выпрыгнул из автомобиля, я очутился в прошлом. У меня не было блок-универсала, и я не мог сообщить о себе. В каком-то километре клокотала ультрасовременная жизнь, но я не мог преодолеть этот километр. Я мог запросто погибнуть, потому что лимузин закатился в рощу и с воздуха его никто не заметил бы.
