Почему только этот складной нож, спрашивал я, а не все, что ему сопутствовало? Нож, вырванный из живой конкретной среды и преодолевший время и пространство, нарушив все логические основы бытия… Зачем?
Ответа не было. Наступило то длительное и нормальное состояние, когда не происходило уже никаких чудес. А складной ножик между тем лежал в отсеке рядом с детским компасом и другими предметами, о наличии которых нас уведомляло наше напряженно работавшее чувство. Находки, повидимому, не собирались исчезать, как это бывает во сне.
Нет, все это нам не приснилось, все происходило наяву. Это-то и приводило в бешенство нашего мужественного командира Хымокесана. Он ходил, сжимая кулаки.
— Абсурд! — ворчал он.
— Нелепость! Чепуха! Алогизм!
Его трезвый ум продолжал работать, работать лихорадочно, пока не нащупал причину. Я пользовался доверием Хымокесана и не удивился, когда, отозвав меня в сторонку, он сообщил то, к чему привела его беспокойно работавшая мысль.
— Какого вы мнения о нашем психиатре и невропатологе Хыме? — спросил он.
— По-моему, серьезный и знающий свое дело специалист.
— Я не об этом. Еще на Дильнее мне говорили, что он когда-то занимался телепатией и тешил себя и других психологической и парапсихологической игрой, угадывая чужие мысли.
— Очень возможно. Но ведь это естественно. Он психолог. И парапсихолог.
— Не думаете ли бы, — спросил меня Хымокесан, — что, угадав какие-то наши мысли и желания, он затеял эту недостойную игру?
— Не думаю. Это было бы почти преступно. К тому же слишком много предметов. Где он мог их спрятать?
— Разумное возражение, — ответил задумчиво Хымокесан. — И все же я вынужден настаивать на своем предположении. Не могу же я поверить в абсурд. Легче поверить в розыгрыш, в шутку, затеянную, пока неясно мне, с какой целью, одним из нас. Подозрение падает на парапсихолога Хыма. В юношеские годы он прославился тем, что давал время от времени полусомнительные сеансы парапсихологии, гипноза, объяснения снов. Это ведь чуть не послужило препятствием, когда шел отбор участников нашей экспедиции. Я был против. Но меня переубедили. У Хыма, если не считать этих сеансов, была завидная репутация среди специалистов. Специалисты меня и переубедили. А вы знаете, я не из тех, кого легко переубедить.
— Знаю, — сказал я.
Хымокесан стоял в глубокой задумчивости, словно вдруг потеряв нить начатого со мной разговора. Я ожидал молча, не напоминая о себе и не торопя своего собеседника.
— Больше ничего не остается, — сказал командир, и лицо его приняло то выражение, какое появлялось в минуты всеобщей опасности и тревоги.
— Это он, Хым! Прошу пока никому об этом не говорить.
Хымокесан круто повернулся и ушел в свою каюту.
Согласился ли я с доводами командира? И да и нет. Я был слишком доверчив, чтобы заподозрить товарища в столь жестокой и нелепой шутке. Хым, с которым вместе я пробыл не один год, странствуя в беспредельности, производил на меня впечатление серьезного и сердечного дильнейца, большого знатока психологии. Держался он просто, незаметно, и если можно было его в чем-нибудь упрекнуть, то только в отсутствии юмора. Он был всегда серьезен, никогда не шутил, но серьезность его не отдавала педантизмом и никого не раздражала. Это была скромная серьезность дильнейца, который не позволял себе шутить в пути, слишком уважая суровую действительность и окружавшую нас неизвестность, чтобы относиться к ней фамильярно и игриво.
Он был не только крупный экспериментатор-ученый, но и отличный врач, тщательно следивший в продолжение многих лет за состоянием нашей нервной системы, подвергавшейся тяжелым испытаниям во время длительного пути.
Врачи любят шуткой смягчать переживания больного. Но он был слишком честен, чтобы облекать в фамильярную форму нечто чуждающееся фамильярности. Да, он был серьезен. И это не всем нравилось. Мог ли я допустить, что его серьезность была только маской, за которой скрывалось нечто противоположное? Опытный парапсихолог и экспериментатор, он, конечно, мог вычитать наши сокровенные мысли, но вряд ли он стал подбрасывать ножички, компасы и прочие сувениры, спрятав их про запас еще на Дильнее и храня их в пути в течение многих лет. Уж легче было поверить, что забавлялась планета, хотя это был и абсурд. Да, планете я не доверял, но я не мог не доверять своим товарищам. Таков уж мой характер. И Хымокесану не удалось сделать меня своим единомышленником. Между тем нужно было действовать, и действовать решительно. Ведь скоро космолет должен был оторваться от гравитационного поля планеты, названной нами Планетой ненужных сувениров…
Все — и члены экспедиции, и члены экипажа-готовились к отлету. Физики и химики брали пробы, вещественные доказательства физического и химического своеобразия планеты, тем же были заняты и астрогеологи.
Механики-электроники и силовики-возились с механизмами, с многочисленными аппаратами. Они проверяли силовое поле, защищавшее нашу жизнь от воздействия среды. И только психолог Хым пока не находил, чем себя занять.
Что-то невидимое, но ограждающее-вроде силового поля-уже стояло между ним и коллективом. Волна подозрения уже охватила почти всех, даже самых объективных, еще недавно симпатизировавших невропатологу и психиатру.
Начали вспоминать вопросы, которые задавал невропатолог Хым нам еще на Дильнее, изучая нервную систему своих будущих попутчиков, а затем и во время длительного пути. Даже я, что до сих пор не могу простить себе, поддался этой недостойной путешественника слабости и припомнил, что я рассказывал Хыму о складном ножичке, потерянном в детстве и неизвестно почему начавшем тревожить мою память в пути. Поддавшись слабости, я подумал: «А что, если Хымокесан прав, подозревая психиатра? Что, если мы стали объектами психического эксперимента со стороны чрезмерно любознательного Хыма, пренебрегшего нашим покоем ради интересов своей специальности?» Я боролся с собой и с теми, кто поддался недоверию и подозрительности.
— Не может этого быть. Не верю, — говорил я. — Если бы Хым поступил так, он бы нам сказал.
— Возможно, эксперимент еще не закончен, — возражал Хымокесан и его единомышленники, — потом он, может, и признается.
Как только космолет оторвался от сил притяжения планеты, случилось то, чего, впрочем, можно было ожидать. Сувениры исчезли. В том месте контейнера, где они лежали, зияла пустота. Все молчали, и только повар-фармацевт Нев сказал своим бесстрастным голосом автомате:
— Их нет.
— Но они были! — возразил Хымокесан. — Были! Я за это ручаюсь!
