– Есть! – торжествующе просипел он.
– Вас заинтересовала крыса? – с недоумением поинтересовался Обручев.
– Это не… Зараза! Куда ты рвешься! – Зоолог для надежности сунул картуз за пазуху вместе с добычей. Добыча истошно пищала. – Это не крыса. А вы говорите…
Голос его пресекся. Обручев с изумлением осознал, что по лицу его коллеги текут слезы.
– Ну разве вы не понимаете? – с тоской проговорил Никольский. – Это млекопитающее. Местное. Определенно местное, потому что это не корабельная крыса, а больше мы никого с собой привезти не могли. И все теории – снова в пыль! Если под ногами у динозавров миллионы лет метались жалкие грызуны…
– Мне жаль разочаровывать вас в вашем несчастье, – решительно перебил его Обручев, – но Марш еще лет тридцать назад описывал очень интересные зубы, как он это называл, аллотериев – мелких примитивных млекопитающих мезозоя. Вы ломитесь в открытую дверь.
– А?.. – Зоолог осекся. – Извините. Сорвался. Но эта скотинка…
Скотинка высунула голову из-под смявшегося картуза и ощерила желтоватые резцы.
– Та-ак! – протянул Обручев, неосторожно нагнувшись к животному. Существо рванулось с такой силой, что Никольский едва его не выпустил. – Экий у нас с вами, Александр Михайлович, зверинец намечается. Подержите покрепче, пока я найду палочку. Хочу посмотреть на его зубы.
– Я его долго не удержу, – признался зоолог. – Сильная какая тварь. Так и бьет задними лапками. Ай!
Животное все же цапнуло его за палец. От неожиданности зоолог выронил драгоценное млекопитающее вместе с картузом. Зверушка метнулась было прочь, ощутила, как волочится позади зацепившийся головной убор, и замерла.
– Вот так так! – выдохнул Обручев.
Профан не нашел бы в застывшем на камне существе ничего особенного. Не то крыса, не то… не крыса. Но для ученых различия были очевидны.
– Это… не млекопитающее, – без нужды заметил Никольский.
Мохнатые задние лапки псевдокрысы растопырились по-ящеричьи, так что зверушка напоминала записного кавалериста или японского борца. Возникало ощущение, что поза и строение тела не очень подходили друг другу: не то животному стоило бы располнеть втрое, не то конечностям принять более удобное положение.
Тварь пискнула, стряхнула с задней лапы прицепившуюся ленту от картуза и – прыгнула, оттолкнувшись одновременно всеми четырьмя конечностями. Миг спустя ее и след простыл.
Никольский только после этого заметил, что у него идет кровь.
– Надеюсь, вы не будете заливать гипсом мои раны? – спросил он, заматывая палец носовым платком. – Отпечатки зубов, боюсь, получатся нечеткие.
– Не буду, – отозвался Обручев, глядя вслед исчезнувшему животному. – Вряд ли это последняя крысожаба на этом берегу. Поймаем еще.
В голосе его отчетливо слышалось предвкушение. В отличие от гигантских динозавров, мелкие животные доисторических эпох сохранялись в окаменелостях плохо. Правду сказать, почти совсем не сохранялись, если не считать зубов. Все остатки ископаемых млекопитающих мезозоя во всех коллекциях мира можно было уместить в обувной коробке. Первым описать полный скелет аллотерия… а лучше – привезти живой образец. Согласится ли Колчак тащить в Старый Свет тератавра – большой вопрос. Согласится ли тератавр сидеть в трюме и жевать сухие ветки – вопрос не меньший. А крыса, даже мелового периода, – она маленькая…
От Рэндольфа воняло. Умом Мушкетов понимал, что отмыть за один день въевшийся за месяцы смрад невозможно. Но все равно с большим трудом удерживался от того, чтобы не морщить нос.
Еще первого помощника с разбившегося «Фальконета» трясло. Мелкой, непрерывной дрожью, невзирая на одеяло, которым изможденный американец накрылся едва не с головой.
– Мистер Рэндольф? – осторожно спросил геолог, присаживаясь рядом с койкой.
Больной открыл было рот и мучительно, как чахоточный, закашлялся.
– Добрый день, господин… Мускетофф, не так ли? – отозвался он, когда голос снова стал повиноваться ему. – Благодарю, что подошли. Ваш доктор – замечательный человек, но общаться с ним тяжело. А я, признаться, истосковался по свежим лицам.
Судя по тому, как жадно вглядывался американец в лицо молодого ученого, истосковался он смертной тоской. Неудивительно: проторчав четыре месяца на гибельном берегу, в окружении одних и тех же физиономий, можно было соскучиться по цивилизованному общению.
– Неловко признаваться, – ответил Мушкетов, – но я к вам с вопросом. Ваш боцман, Поертена, назвал одну из женщин… э-э… ведьмой. Я бы не обратил внимания, но она сама…
– А-а, – протянул Рэндольф, перебив его. – Вы повстречались с Талой, да?
Геолог молча кивнул, не желая признаваться, что забыл, как называл филиппинку Поэртена, а спросить у нее имя не подумал.
– Вы ведь ученый? – без всякой связи с предыдущим уточнил американец и, дождавшись еще одного кивка, пояснил: – Тогда вы вряд ли мне поверите. В Европе и в Штатах легко смеяться над дикарскими суевериями. А где-нибудь на Соломоновых островах или на Фиджи… смеяться тоже можно, но не очень хочется. На краю цивилизованного мира всякое случается.
Мушкетову пришло в голову, что он понимает, как доктор Билич общается со своим пациентом сквозь языковой барьер. В каком-то смысле они говорили на одном языке, и это не был прозрачный, ясный насквозь язык науки.
– А нас вынесло за край мира, – продолжал Рэндольф. – Если тут водятся драконы и этипроклятыептицы…
Он вздохнул.
– На самом деле Талу вначале обозвали ведьмой ее же товарки, – пояснил он. – Она сразу поставила себя наособицу. Правду сказать, эта капитанская затея скверно попахивала изначально. На обещания трепетных женихов в дальнем краю за океаном могла купиться только патентованая дура… ну, половину нашего груза невест и составляли такие дуры. А вторую – девчонки, которым проще в омут с головой, чем терпеть старую жизнь. Не к нам в трюм, так в портовые шлюхи. Тала из последних, только из нее потаскухи не получилось бы. По горлу ножом, и в воду. Слишком своевольная. Слишком. Дурам, конечно, не нравилось. В Новой Англии сказали бы – дьявольское отродье. А тут по-простому – ведьма.
Он вздохнул.
– А вот когда нас вынесло на скалы… тут мы один за другим начали верить этим дурам.
– Почему? – спросил Мушкетов, когда пауза затянулась.
– Она не ошибалась, – пояснил Рэндольф, заворошившись под одеялом. – Виски бы глоток… но ваш доктор запрещает. Поначалу-то мы ничего не замечали. Но когда капитана достала проклятая птица и мы, будто крысы, забились в щель среди прибрежных скал…
Из сбивчивого рассказа американца, постоянно соскальзывавшего в разговоре на какие-то посторонние воспоминания, геолог уловил одно: кличку – или титул «ведьмы» – филиппинка Тала заработала кровью. Чужой кровью. Потому что те, кто не следовал ее предупреждениям, умирали.
