Кощей рывком осадил коня, и, едва тот, всхрапнув да зарывшись копытами в сыру землю, остановился, глянул чернокнижник на добра молодца. Но глядел не как честный воин глядит на соперника, а как садовник на мошку надоедную.
- Слазь, Кощей,- заговорил Иван-царевич,- сойди на землю, давай силою померимся.
- Да какая твоя сила! - засмеялся колдун.- Вон руки-то ходуном ходят.
Вспыхнул Иван от этакой насмешки, ведь не со страху руки дрожали, а от натуги.
- Живого дрожь пробирает,- ответствовал он,- зато мертвый смирно лежит. Слезай, Бессмертный, быть тебе упокойником.
Кощей проворно соскочил с коня.
- Что правда, то правда, мертвые смирно лежат. Но и живой не дрогнет, коли смерти не убоится. Иди ко мне, храбрец, я твою дрожь навеки уйму.
- Нашему бы теляти да волка поймати,- усмехнулся царевич.- Опосля бахвалиться будешь.
Скакнул Иван вперед, ровно серый волк из чащи, да ни у одного серого волка отродясь клыков таких не бывало. И угодил Кощей Бессмертный аккурат промеж двух мечей, и врубились они в тело его, и принял он в себя довольно яду, чтоб отравить всю орду татарскую. Завертелся, задергался да и затих.
- Ан вышло! - тихо, как бы про себя, вымолвил Иван.
То ли яд поразил Кощея, то ль заклятье - никому не ведомо да и знать не надобно.
Смерил царевич взглядом костлявое тело, на земле распростертое, и только головой покачал. Никогда прежде ни рубить, ни казнить ему не доводилося и, даст Бог, не доведется более. Отнять жизнь легче легкого, поди вороти ее потом! А потому стал он на колена и осенил крестным знаменьем сперва себя, затем Кощея Бессмертного, завещая Богу душу его в надежде, что примет он ее, как принял, говорят, даже черную душу Иуды
"Да убоится всяк пламени адова,- внушал ему владыка Левон Попович,- но коли милость Господня так велика, что и предела не имеет, стало быть, в аду шаром покати".
Покосился Иван на Марью Моревну да на черного Кощеева одра, так исхлестанного плетью да исколотого шпорами, что чудом в остов не превратился.
- Ах ты, бедняга! - пожалел его царевич и погладил по взмыленной морде.
Мог тот говорить человечьим голосом иль нет, порой и человеку, и зверю никаких слов не надобно, одного вздоха довольно. Взял Иван его под уздцы, а конь как взвейся на дыбы, лишь передние копыта в воздухе замелькали. Увернулся Иван от копыт, но не испугался - понял, что вороной только грозится, а топтать не станет.
Лицо Марьи Моревны было бледно, а голос тверд:
- Он с хозяином остаться хочет. Предоставь его судьбе аль волкам лесным.
Иван расслышал в голосе жены ту же беспощадность, что подвигла ее взмахом руки положить пять тысяч татар. Теперь в голосе этом не одна беспощадность была, а и мстительность. И впрямь, могла ль она жалеть коня, дважды в неволю ее увозившего?
- Воля твоя,- пожал плечами царевич.
- Мечи не забудь.
Иван поглядел на свое оружье, пригвоздившее к земле труп Кощея, и качнул головой.
- Пущай тут остаются.
- Воля твоя,- повторила Марья Моревна его слова и привязала палицу к седлу Бурки.- Садись, мешкать недосуг.
Издали донесся заунывный вой, и оба коня уши навострили.
- Вот и гости на ужин спешат,- добавила Марья Моревна. Посмотрел Иван на закаченные в ужасе глаза вороного и упрямо сжал губы.
- Нет, не брошу его тут Немой аль говорящий, а все ж заслужил лучшей участи, нежели достаться волкам на съедение. Слышь, Марьюшка, ежели тебе на него глядеть противно, так я потом сбрую с него сыму да выпущу на волю, дай только вывести из волчьего леса.
Он опять взял под уздцы коня, и тот на сей раз не попятился. Но вдруг сзади раздался тонкий голос:
- Хочешь такого коня, добудь себе сам, а моего не трожь.
Иван застыл на месте, не желая оборачиваться на Марьин сдавленный вскрик. Никак не чаял он тот голос еще услышать, даже в самых темных снах, а тут наяву услыхал. И ни с кем его не спутаешь, ведь он принадлежал тому, чью жизнь только что оборвал Иван своею рукою, чью душу предоставил на милость Божию. Тому, кто пал первой его жертвой.
Собравшись с духом, оборотился он.
Кощей Бессмертный взирал на него поверх скрещенных мечей. Жгучую ненависть и то было б легче снести, чем это бесстрастное любопытство, полоснувшее Ивана, как бритвой. Чернокнижник медленно поднялся, скованный длиною и весом вонзенного в него оружия. Добрых пол-аршина пригвоздили его к земле, однако высвободился он из ядовитых стальных объятий и встал во весь рост.
- Возьми,- молвил он, вынимая меч и шашку из бескровного своего тела,- они твои.
Небрежно брошенные наземь клинки звякнули друг о друга и сверкнули в сумеречном свете. Ни кровиночки на них не было, ни пятнышка от менее благородных субстанций. Стало быть, яд, покрывавший лезвия, весь в Кощея ушел, но лишь на краткое время поверг его на землю и вреда большого не причинил.
Глянул Иван-царевич на мечи и вмиг узрел в них погибель свою.
Глянул на Кощея Бессмертного и узрел погибель в лице, с коего сбежала усмешка.
Наконец, глянул на Марью Моревну и в очах ее узрел единственную свою надежду.
Ворот на шее стал излишним весом, лежащие у ног мечи - ненужными железяками, хоть и надобно бы в руки их взять перед смертью: пусть поминающие его скажут, что почил он с оружьем в руке. Много раз читывал он сие речение в былинах, и теперь подумалось, что для почивших мало в нем утешения, он до сей поры и не ведал, как мало.
Когда еще в Хорлове присутствовал при свершении правосудия, то немало дивился, с каким легким сердцем осужденные на смерть принимают ее. Но в те разы никогда не хватало ему духу досмотреть казнь до конца, а ныне...
А ныне он все понял.
Ежели ничего тебе не остается, никакой надежды, ни единого средства избавления, тогда оным становится достоинство твое. И смерть сама мнится тебе пристанищем, к коему бросаешься не иначе как очертя голову.
"Восславим Господа за то,- припомнилась еще одна мудрость былинная,- что судил Он смерть нам в конце, а не в начале жизни".
Иван нагнулся проворно и стиснул пальцами рукоять шашки, а выпрямившись, нацелил острие в ухмылку, прятавшуюся в бороде Кощеевой. Вороненая сталь холодила и оттягивала руку его.
Потом услыхал он крик Марьи Моревны, вовсе не из тех, что привычно было ему слышать из уст своей царственной супруги. Что-то просвистало, прозвенело в воздухе, сталь врубилась в сталь, и боле ничего он не слышал - провалился в черноту.
Кощей Бессмертный потряс руками, словно чуял в них колотье. Лезвие кривой сабли его ушло целиком в землю, лишь резная рукоять как ни в чем не бывало торчала из стального ворота и шеи, которую тот призван был защитить.
- Так-то, царевич,- заключил чернокнижник.- Близок ты был, оченно близок, а не достиг.
