После обеда поговорить не удалось – надо было двигаться, не теряя времени. Но Михаил все же выкроил секунду, чтобы заглянуть в мою карету и тихонько сказать:
– С кучером надо разобраться не позже сегодняшнего вечера. А пока скажите ему хоть несколько одобрительных слов, перед тем как он захлопнет дверцу кареты. Это поможет ему дожить до вечера в здравии.
Я не стала пренебрегать этим советом (и обязанностями хозяйки, которые, оказывается, у меня имелись), в очередной раз рассказала Николе, как его люблю, и мы доехали до ночлега без происшествий.
Но лоб у моего кучера был к вечеру насуплен, а в душе разлилась такая тоска, что мне самой стало не по себе.
На меня никто старался не смотреть (только Лизавета продолжала обожаюше заглядывать в глаза), все ждали моего решения. Черт, ну почему Никола обязательно должен умереть?!
На ночлег мы остановились на опушке большого леса в маленькой, чистенькой и совершенно необитаемой бревенчатой избушке. Вернее, остановилась в избушке я с Лизаветой. Остальные расположились живописным табором на полянке.
Я сама подошла к Михаилу:
– Вы обмолвились, что есть способ разрешить возникшее затруднение с моим кучером.
– Да. И я видел вашего кучера. Вам, конечно, необходимо его лишить жизни – это становится совсем уж неотложным делом. Давайте быстренько повечеряем простоквашей с хлебом. Мяса, если захотите, лучше потом поедим, после. Не зря даже у волхвов ведовство и потворство получается лучше, если они сначала постились.
Я взяла протянутую кружку. Отхлебнула, не чувствуя вкуса из-за волнения. Михаил внимательно посмотрел на меня и мягко, успокаивающе сказал:
– Может ничего не получиться, все в руках Божьих. Думайте о том, что сделаете все, что позволят ваши силы. В первый раз трудно, но у вас впереди еще тысячи таких случаев, как этот. И даже если вы сейчас не спасете его телесную оболочку – это поможет вам потом.
Ничего себе – утешил!
– Что значит «телесную»? – стуча зубами по краю кружки, поинтересовалась я.
– Ну, кучер ваш, как там его – Никола? Он ведь все равно должен умереть… Да, госпожа княгиня, да, никуда не денешься. Впредь будете внимательнее к своим обязанностям госпожи… Но в том-то и счастливая находка князя Архипа, что теперь мы можем, убив вашего Николу, на его месте возродить к жизни кого-то другого.
– Кого?
Меня уже била дрожь.
– Вам холодно, княгиня. Вечера прохладны, пусть ваша служанка принесет накидку потеплее.
Моя дрожь не имела отношения к холоду опускающихся сумерек, но я покорно крикнула:
– Лизавета, принеси накидку!
– Но, князь, вы говорите неконкретно! – почти жалобно сказала я. – Что именно я должна делать?
– Во-первых, конечно, убить вашего Николу. Потом, не медля ни секунды (чтобы тело не успело умереть окончательно), назвать нового человека, который будет жить вместо Николы. Что же именно вы станете делать – это зависит от вас. Тут советовать трудно. У меня совсем небольшой опыт возрождения слуг – правда, при других обстоятельствах и не после навьей истомы. Не знаю, пригодится ли вам то, что я скажу, но у меня было так: сначала я долго смотрел на анта, успокаивался. До тех пор, пока не почувствовал его душу у себя на вытянутой ладони.
– И потом убили эту душу? – лязгая зубами, поинтересовалась я.
– Ни в коем случае! Вернее, нет, убить придется, но только если вы почувствуете, что у вас ничего не получается. Тогда смело убивайте – это для него лучше, чем очнуться не убитым своей госпожой или очнуться с наполовину отмытой душой. Но если все-таки вы почувствуете, что дело пошло на лад, то просто будьте осторожны – и ваше сердце само вам подскажет. Ну, конечно, и Филумана вас не оставит в благом деле. Я тут, княгиня, распорядился уже…
Только сейчас я заметила, что он вывел меня на площадку позади домика, где уже собрался весь наличный состав. Стоял и Никола, повесив голову.
– Объявите ему свою волю, – шепнул Михаил.
– Никола… – Горло у меня предательски пересохло, я судорожно сглотнула.
Мой кучер поднял голову, вглядываясь в мое лицо в сумеречном полусвете.
– Я убью тебя, – прокаркала я. – Сама.
Никола вздрогнул, потом плечи его расправились, он гордо огляделся, а все мысли захлестнуло и смыло волной счастья. Да и все присутствующие вздохнули облегченно. Некоторые заулыбались. А Лизавета, так та просто сияла, высокомерно посматривая вокруг, – вот, мол, какова моя госпожа!
– Запаливай, – негромко приказал князь, и с трех сторон от меня загорелись жаркие костры.
– Я удаляюсь, но помните: как только вы успокоитесь – все получится, – ободряюще сказал Михаил. И я осталась одна, освещенная с трех сторон. Почему одна?
– Никола, – позвала я.
Теперь нас на освещенном пятачке стало двое. Ноги меня не держали, я опустилась прямо на сухую землю и приказала Николе:
– Сядь.
Он покорно уселся, безотрывно глядя на меня. И в глазах и в мыслях – пусто, одно ожидание.
Чего он ждал? Чего ждала я? Мы молча смотрели друг другу в глаза. И вдруг случилось чудо – я успокоилась.
– Нико-о-ода, – ласково сказала я ему, как маленькому мальчику. И погладила по голове.
Рук я при этом не поднимала да и вообще не двигалась. Впрочем, и от моего поглаживания ни один волосок не сдвинулся у Николы с места – потому что гладила я не снаружи головы, а изнутри.
Душа? Наверно, образование не давало мне увидеть божественную душу – я видела мозг. Со всеми извилинами, в красной вуали кровеносных сосудов. Но мозг этот шевелился, ворочался, ему было неудобно. А все потому, что он, как медуза, тянулся ко мне своими извилинами-щупальцами.
И не мог дотянуться. Окончания щупальцев оказались черными, обугленными, воспаленными. По краю моего сознания прошла нелепая мысль: «Он что, обжегся о пламя костра?» – но эта мысль сразу и ушла, потому что стало ясно: такими их сделала я. И не обожгла я их, а отморозила. Мое ледяное невнимание сожгло ему что-то важное, необходимое для нормальной жизни. Виновата была я, но я же могла и исправить содеянное.
Решительно, как заправский хирург, я потянулась к отмороженным участкам и чем-то невероятно тонким и острым принялась методично отсекать омертвевшие участки. А также места, где воспаление уже невозможно было остановить. Все это я делала правой, разящей рукой. А левой, ласковой, в это время нежно омывала разрезы.
И под моей левой рукой раны затягивались. Разрезанные края сходились, срастаясь вновь. Мозгу становилось все удобнее лежать в черепной коробке, а новые, живые его щупальца тыкались в мою ладонь, как новорожденные слепые щенята. И я щедро поила их той же целебной влагой, которой омывала раны.
