- А что тут говорить, тут плакать надо, - ответил Зверев. - Я вам скажу как старшему товарищу, господин Гиляровский. Наш Федотов, если хорошо поддаст, всегда наговорит такое, что всем нам отдуваться приходится. А в тот день он налакался, что и половины не помнил.
Манера Зверева подшучивать над старшими иногда прорывалась и в адрес репортера, не вызывая, однако, у него неприязни. Но не сегодня.
- Я вас сейчас же выпорю! -рявкнул дядька Гиляй.
Глядя на разъяренного репортера, Борис понял - еще немного и у клиента 'сорвет клапан'. Конечно, ничего страшного не произойдет, но дядьку они потеряют. А вот это в планы друзей не входило.
- Господин Гиляровский, а ведь я знаю, с чего начнется ваша Книга, - неожиданно произнес Борис.
В горнице повисла тишина. На лице Мишенина отразилось смятение, сменившееся радостью, оттого, что все вот-вот счастливо разрешится. Зверев впал в ступор, а Гиляровский замер.
- Вы опишете, как приехав в Москву, выйдете на Ярославском вокзале. Со своим сундучком на плече пройдете мимо извозчиков. Те не обратят на вас внимания. Потом найдете возницу и скажете: 'Дедушка, мне в Хамовники'. Вам будет немного страшно отдать извозчику гривенный.
- Двенадцать копеек, - автоматически поправил Федотова репортер.
- Может быть, и двенадцать, но откуда я это знаю, сие мне не ведомо. Следить за вами я никак не мог, но ... мне действительно в тот вечер так показалось, - будто извиняясь, закончил Борис.
- Борис Степанович, - вырвалось у Гиляровского, вдруг почувствовавшего, что дальше ничего говорить не надо.
Димка молча разлил водку и буквально вложил рюмку в руку репортера.
- Владимир Алексеевич, это не волшебство, каждый может такое увидеть, но увидит не каждый, - произнес Дима.
- Да, да, - невнятно откликнулся Гиляровский, отвечая чему-то своему.
Борис на мгновенье увидел того Гиляровского, что наивным мальчишкой приехал покорять Москву.
Борис представил, как почтительно прозвучало это 'Дедушка, нам в Хамовники'. Так мягко и почтительно в его России говорили только на Вологде.
Борис вдруг осознал, отчего грозный забияка по книге запомнился ему застенчивым и ранимым человеком. Глаза предательски защипало.
В тот вечер разговоров больше не велось. Репортеру явно хотелось побыть одному. Немного поерзав, он вскоре откланялся.
***
- Старый, как ты решился на такую откровенность? - спросил Зверев.- Я понимаю, что получилось отлично, но так рисковать - это сильно.
- А куда было деваться, ты же сам видел, как наш дядька раздухарился.
- Да, достали его наши тайны. Степаныч, а как ты вспомнил о том дедушке?
- Еще бы ему не вспомнить! Он целую неделю меня терроризировал: вспомни начало, да вспомни начало, - вместо Бориса ответил Ильич.
- Ни хрена себе! Старый, так ты этот разговор спланировал заранее?- по-настоящему изумился Зверев.
- Дима, Гиляровский уже вступает в старость, - устало произнес Борис.- Разве такого можно обмануть? С его-то опытом! Нет, Дима, нужна была только правда. Любую фальшь он бы почувствовал мгновенно. Ты вспомни, как он взъярился на тебя. Честно сказать, я предвидел такую реакцию, потому и сделал эту заготовку. Надо было выдать хоть часть правды. Сам понимаешь, ни один нормальный клиент в хренопутешественников не поверит. Другое дело капелька мистики, ну пришло это знание свыше и все тут. Получается, что вранья просто не было, да и ты нормально подыграл.
Борис замолчал, представив, что всего через пять лет ему исполнится полтинник, как сейчас Гиляровскому.
- Знаешь, Дим, сдается, мы нашли настоящего союзника. Мне кажется, теперь ты спокойно можешь просить Гиляровского посодействовать с документами. Он наверняка знает, что и как. Так-то вот.
***
Вопрос с документами действительно решился. В немалой степени этому способствовало общение Зверева с Гиляровским, которое незаметно переросло во взаимную приязнь. Бывший циркач и поклонник борьбы узнавал себя в молодом человеке. Димка отвечал ему тем же, по мере сил передавая репортеру свой богатый 'южноамериканский' фольклор.
Через неделю после 'раскрытия тайны о книге' все тонкости договора с репортером были улажены.
Этому предшествовали споры на 'литературные 'темы'. Осознав, что писать должны нанятые шаромыжники, Гиляровский обвинил ушлых 'иностранцев' в литературной халтуре. Он долго кричал, что выведет мошенников на чистую воду, что не могут простые смертные так писать романы. Тем более столь безграмотные. В ответ на эти претензии Мишенин сделал неожиданное признание. Он по-мишенински неподражаемо заявил, что, по 'южноамериканской традиции', они съели трех маститых романистов, оттого и научились писать. На такое признание ответить репортеру было нечего. Он только безнадежно покрутил у виска пальцем. То же самое, только мысленно, сделали Борис с Дмитрием.
Когда договор был почти улажен, репортер удивил переселенцев. Кивнув на Дмитрия Павловича, он произнес: 'Борис Степанович, да скажи ты своему пострелу обратиться ко мне за паспортами. Он же вокруг меня крутится, как голодный лис вокруг курятника'.
В итоге оказалось, что никаких сложных операций с умершей 'родней' проводить не было смысла. Самой надежной паспортиной считалась книжка, выданная учреждением, сгоревшим вскоре после выдачи. Исходных записей в таком случае не оставалось. Пожаров же по России было превеликое множество. Три паспорта, выполненных на подлинных бланках, с подлинными подписями и печатями, обошлись переселенцам недешево, но оно того стоило. Задаток был уплачен, и документы ожидались в ближайшие дни.
Журналист поведал еще об одном способе, известном друзьям от 'сына лейтенанта Шмидта'. Известном, но благополучно забытом. Способ этот предлагал принятие подданства турецкого султана, с последующей натурализацией на исторической родине. С этого момента все вопросы о месте рождения отпадали автоматически.
Глава 10. День Парижской коммуны и выбор направления главного удара.
18 марта.
Последние недели Борис с Ильичом мотались по заводам. Каждый день очередная поездка, десятки людей и сотни вопросов. Постоянные импровизации выматывали.
Некоторые считают, что большое дело можно делать спокойно. Неспешно и рассудительно вникая во всякие тонкости. Наверное можно, но тогда почему среди сделавших себя нет таких неторопливых? Да потому, что без перенапряжения не делается ни одно настоящее дело. О спокойной жизни рассуждают только обыватели.
В здешнем техническом мире все оказалось чрезвычайно интересным. Чаще узнаваемым, а порою новым, из категории давно утерянного. Уровень производства, технологии, единичное изделие. Местные этих терминов не употребляют, все только зарождалось.
