Утром сидеть в конюшне — тоскливо: тесно от набившихся в нее людей, а для того чтобы сходить помочиться, приходится становиться в очередь — выходить разрешается только по одному; но по крайней мере здесь можно отдохнуть. Однако нельзя ни петь, ни разводить огня для приготовления пищи: внизу, в долине, расположены селения, в которых полным-полно шпионов, зыркающих вокруг в бинокли и прислушивающихся к каждому шороху. Еду готовят по очереди в полевой кухне с печной трубой, проложенной под землей и выведенной наружу где-то очень далеко.
Пин не знает, чем бы ему заняться. Он уселся в дверях и снял с себя разбитые башмаки и носки, на которых совсем не осталось пяток. Он разглядывает на солнце голые ноги, потирает мозоли и выскребает набившуюся между пальцами грязь. Потом принимается искать вшей: надо устраивать на них каждодневные облавы, а не то кончишь, как бедняга Джачинто. Впрочем, какой смысл избавляться от вшей, если однажды все равно умрешь, так же как Джачинто? А может, Джачинто не избавлялся от вшей, потому что знал, что умрет? Пину грустно. Первый раз он снимал вшей с рубашки вместе с Пьетромагро, в тюрьме. Пину хотелось бы быть сейчас вместе с Пьетромагро и опять открыть в переулке сапожную мастерскую. Но переулок их опустел: кто сбежал, кто в тюрьме, кто убит, а его сестра, эта обезьяна, разгуливает с немецкими капитанами. Скоро Пин окажется брошенным всеми в незнакомом мире и не будет знать, куда ему податься. Товарищи из отряда — народ непостоянный и чужой ему, вроде его трактирных приятелей, но они во сто раз привлекательнее и во сто раз непостижимее. Пин никак не может понять ни того яростного желания убивать, которое горит в их глазах, ни того скотства, с каким они совокупляются посреди рододендронов. Единственный из них, с кем можно ладить, — это Кузен, большой, мягкий и беспощадный Кузен. Но сейчас его нет: утром, проснувшись, Пин его не нашел. Кузен всегда куда-то уходит со своим автоматом и в своей вязаной шапочке, а куда — никто не знает. Теперь вот и отряд расформируют. Об этом Джану Шоферу сказал Ким. Товарищи этого еще не знают. Пин оборачивается к ним, те сбились на клочке соломы, что валяется на полу бетонного барака.
— Разрази меня гром! Не растолкуй я вам, что к чему, вы так бы и не догадались, на каком свете живете.
— В чем дело? А ну, выкладывай, — говорят они.
— Отряд распустят, — говорит Пин. — Как только придем в новый район.
— Брось! Кто тебе сказал?
— Ким. Клянусь.
Ферт делает вид, будто не слышит. Он-то знает, чем это пахнет.
— Не заливай, Пин. А нас куда денут?
Начинаются споры: кого в какое отделение могут направить и куда было бы лучше всего пристроиться.
— Неужели вы не знаете, что для каждого из вас формируется специальный отряд? — изумляется Пин. — Каждого назначат командиром. Деревянная Шапочка будет командиром партизан в уютных креслах. Точно. Партизанского отделения, которое будет отправляться в бой сидя. Разве нет солдат, разъезжающих на лошадях? Теперь появятся партизаны в креслах на колесиках.
— Погоди, — говорит Дзена Верзила по прозвищу Деревянная Шапочка, водя пальцем по «супердетективу», — вот дочитаю, тогда я тебе и отвечу. Я уже догадываюсь, кто убийца.
— Убийца быка? — спрашивает Пин.
Дзена Верзила не понимает уже ничего — ни в том, что ему говорят, ни в книге, которую он читает.
— Какого быка?
Пин разражается своим пронзительным «хи-и»: Верзила попался.
— Быка, у которого ты купил губу! Бычья Губа! Бычья Губа!
Деревянная Шапочка, чтобы приподняться, опирается на длинную руку, не отрывая, однако, пальца от строчки, которую он читал; другой рукой он шарит вокруг себя, пытаясь поймать Пина. Потом, убедившись, что это потребует от него слишком больших усилий, опять погружается в чтение.
Все смеются проделке Пина и приготовились к следующей: Пин, когда начнет свои насмешки, не остановится, пока не переберет всех, одного за другим.
Пин смеется до слез, весело и возбужденно. Он опять в своей стихии: среди взрослых, которые ему и друзья и враги, среди людей, с которыми можно вместе шутить, пока он не выльет на них всю ту ненависть, которую они у него вызывают. Пин чувствует, как в нем растет жестокость: он будет язвить их без жалости и снисхождения.
Джилья тоже смеется, но Пин знает, что смеется она притворно: ей страшно. Пин то и дело поглядывает на нее: она не опускает глаз, но улыбка дрожит на ее губах; погоди, думает Пин, скоро тебе будет не до смеха.
— Жандарм! — восклицает Пин.
При каждом новом имени люди заранее ехидно усмехаются, предвкушая шуточку, которую сейчас выдумает Пин.
— Жандарму, — говорит Пин, — дадут специальный отряд…
— Для поддержания порядка, — говорит Жандарм, пытаясь забежать вперед.
— Нет, красавчик, отряд для ареста наших отцов и матерей!
При упоминании о родителях партизан, которых взяли в качестве заложников, Жандарм каждый раз звереет.
— Неправда! Я не арестовывал ничьих родителей!
Пин говорит с едкой, убийственной иронией; остальные ему поддакивают:
— Не злись, красавчик, только не злись. Отряд для ареста матерей. На такие дела ты мастак…
Жандарм выходит из себя, затем решает, что лучше подождать, пока Пин выговорится и перейдет к другому.
— Теперь подумаем о… — Пин озирается по сторонам. Потом его взгляд останавливается, ухмылка обнажает десны, а глаз почти не видно из-за собравшихся вокруг них веснушек. Люди уже догадались, чей теперь черед, и едва сдерживают хохот. Ухмылка Пина как бы гипнотизирует Герцога, он топорщит усы и крепко сжимает челюсти.
— Я вам р-рога облымаю, я вам задныцы р-разор-рву… — скрипит зубами Герцог.
— …Герцогу дадим отряд живодеров. Разрази меня гром! Герцог, ты всегда только грозишься, а я что-то никогда не видал, чтобы ты придушил кого-нибудь, кроме курицы.
Герцог кладет руку на австрийский пистолет и трясет головой в меховой шапке, словно собирается забодать Пина.
— Я тебе бр-рюхо вспор-рю, — рычит он.
Тут Левша делает необдуманный ход. Он говорит:
— А Пин? Кого мы дадим под начало Пину?
Пин смотрит на Левшу так, словно он его только что заметил:
— О, Левша, ты вернулся… Тебя так долго не было дома… Пока ты отсутствовал, тут произошла премилая история…
Пин медленно оглядывается: Ферт угрюмо сидит в углу; Джилья примостилась неподалеку от двери, на губах у нее застыла лицемерная улыбка.
— Догадываешься, Левша, каким отрядом тебе придется командовать?..
Левша кисло улыбается. Ему хочется предупредить шутку Пина.
— Отрядом котелков, — говорит он и хохочет так, словно сказал что-то необыкновенно остроумное.
