— Привезли вчера вечером, — докладывал по пути Шуан. — Из «Комеди Франсез». Четыре квартала отсюда…
О том, что «Комеди Франсез» за четыре квартала отсюда, Бертье и Франк знали. Говорить об этом не стоило. Но Шуан сказал — был рассеян и озабочен.
— Человек не знал, как выйти из театра. Но ведь он вошел туда, Бертье! Не знает своего имени! Здоровенный… Четверо едва справились, когда усаживали его в машину. Да вот он!
Из полуоткрытой двери доносились вскрики, возня. Шуан распахнул дверь:
— Входите.
В камере происходила свалка. Трое сержантов сцепились с громадным бородачом. Двое повисли на руках, стараясь завести их за спину, связать, третий висел у бородача на плечах, оттягивая назад голову, отчего борода, запрокинувшись, стояла торчком. Сержанты пыхтели, скалили в усилиях зубы, бородач тряс плечами и скулил дискантом. Когда Шуан распахнул дверь, бородач, не выдержав, рухнул, сержанты навалились на него все втроем.
— Отставить! — приказал Шуан.
Сержанты вскочили, стояли потные, красные. Жертва, распростертая на полу, продолжала скулить и плакать. Слезы текли по лицу, светились на бакенбардах.
— Что происходит? — спросил Шуан у одного из сержантов.
— Рвется из камеры, — ответил тот, отирая со лба капли пота. — Силен, скотина!
Бородач задвигал ногами, застучал каблуками о пол и тонким голосом завопил:
— Мороженого!
Со стороны это казалось игрой. Нелепой, страшной игрой. Мужчина сучил ногами, как капризный ребенок, плакал и требовал:
— Мороженого!
Шесть человек стояли над ним, но мужчина, кажется, их не видел: стучал в пол каблуками, из-под прижмуренных век текли слезы.
— Огюст Жерар! — наклонился к нему Бертье, в мужчине он узнал известного адвоката. — Огюст Жерар!
Мужчина вдруг успокоился, открыл глаза и спросил:
— Где моя мама?
Слушать его было жутко. Не только потому, что сорокалетний мужчина задал такой вопрос. Но голос, голос! По коже тянул мороз при звуках ломкого детского голоса, который вырывался из глотки пожилого мужчины.
— Где мама? — повторил Жерар и опять забарабанил ногами по полу.
— Положите его на кровать, — приказал сержантам Шуан.
Сержанты подняли мужчину и положили.
— Жерар, вы меня слышите? — спросил Бертье.
Мужчина продолжал плакать.
Полчаса возни с плачущим ничего не дали. Жерар требовал мороженого, требовал мать и ни на какие вопросы не отвечал. Оставив адвоката под присмотром сержантов, Бертье, Франк и Шуан перешли в кабинет последнего.
— Третий случай на вашем участке, — сказал Бертье. — Что вы предпринимаете конкретно, Шуан?
— Случаи похожи один на другой, — ответил Шуан, — как номера «Энтрансижан» одного выпуска. В первом художник Плевен не мог выбраться из кинотеатра «Ле Монд», хотя вошел туда в полном здравии и сознании. Во втором артист — трагик Дюран заблудился в церкви Сен-Рош…
— Это я знаю по вашим рапортам, — прервал Бертье. — Что дальше?
— Обоих смотрел доктор Лувель, психиатр.
— И что?..
— Полная амнезия.
— Потеря памяти?
— Да. В мозгу пострадавших не оставалось ничего, кроме примитивных рефлексов.
— Люди впадали в детство?
— В раннее детство, инспектор.
— Чем объяснял это доктор?
— Развел руками, и только.
— Что советовал?
— Обучать людей с начала, с приготовительных классов.
— Но все это — талантливые люди, Шуан!
— Талант у них исчез. Испарился.
Случай с Жераром произошел на двадцать четвертый день после такого же случая, имевшего место на третьем полицейском участке. Там был обнаружен потерявший память хирург Леклер. На шестом, девятом, одиннадцатом участках жертвами неизвестной болезни стали ученый-биолог Ланн, поэтесса Мадлен Прево, авиаконструктор Бринк.
— Болезнь ли это? — спросил Бертье.
В кабинете Шуана они втроем проводили первое совещание.
— Если болезнь, — заметил Шуан, — то неизвестная, новая.
— Бросаются в глаза два обстоятельства. Можно, шеф?.. слово взял Франк, изучивший дела потерпевших до приезда инспектора.
— Говорите, — кивнул Бертье.
— Первое, как вы уже сказали, шеф, — все потерпевшие талантливые люди…
Шуан согласился молча.
— Во-вторых, — продолжал Франк, — обратите внимание на места обнаружения потерпевших.
— Что вы хотите сказать?
— Церковь, — продолжал Франк, — кинотеатр «Ле Монд» места людные и…
Франк сделал намеренную паузу:
— …полутемные.
Секунду длилось молчание.
— Предположим, болезнь, эпидемия, — продолжал Франк. Она косила бы каждого и везде. Но эта «болезнь» избирательна. Жертвы ее — видные люди.
— Вы подразумеваете преступление? — спросил Бертье.
— Вы тоже, — ответил Франк,
— Если преступление, — сказал Шуан, — то с какой целью? Месть? Ограбление? Ценности, бывшие у жертв, не тронуты.
— А талант? — спросил Бертье.
— Боже мой, — воскликнул Шуан, — вы думаете?..
— А вы об этом не думаете? — спросил Бертье.
Франк и Шуан замолчали.
— В наш век… — начал Бертье, но не окончил фразы.
Разговор продолжался в машине при возвращении в префектуру.
— Есть еще одна сторона вопроса, — говорил Франк, — территория.
— Да, — согласился Бертье.
— Все тринадцать случаев в Латинском квартале.
— Это облегчит нам работу, — сказал Бертье.
Поднявшись к себе в кабинет — все еще в сопровождении Франка, — Бертье включил систему окружной связи. Все девятнадцать участков были на проводе — девятнадцать глазков светились желтым на панели напротив стола инспектора.
— Внимание, — негромко сказал Бертье. — Через полчаса собраться всем в моем кабинете.
В этот же самый двадцать четвертый день в гостиной Ришара Комбье, совладельца автомобильной фирмы «Рено», раздался звонок. Швейцар Котон, тридцать два года проработавший у Комбье, разбиравшийся в звонках тонко и безошибочно, сразу понял, что звонит посторонний. Ни родственник — у родственников отрывистые самодовольные звонки, ни друг хозяина друзья звонят не коротко, не продолжительно, а корректно, ни женщина, звонок которой нерешителен. Звонил посторонний, уверенный в себе человек, с характером: звонок продолжителен, резок. Кто бы это мог быть? Прежде чем открыть дверь, швейцар отщелкнул глазок. Увидел край шляпы, кусочек уха. Знакомый человек, незнакомый — Котон еще определить не мог. Пришлось открыть дверь.
— Месье Комбье у себя? — Посетитель был незнакомый.
— Нет, — ответил Котон, как положено в таких случаях. Господина Комбье нет дома.
