Ветер взвыл пронзительно, и, как показалось Диме - с насмешкой. Тогда поэт усмехнулся зло, с вызовом:
- Ну, мы еще посмотрим - кто кого!
Ухватившись двумя руками за край пропасти, он из последних сил подтянулся. Теперь тело его лежало на снегу, а голова повисла над непроглядной чернотою; там ветер выл, там двигалось что-то.
- Ну, вот сейчас, без лишних слов мы с тобой и схватимся.
Последний рывок. Он пролетел всего лишь метров пять, а потом повалился на занесенный снегом уступ. По пологому склону покатился вниз - голова кружилась, его вертело, кидало, переворачивало, несколько раз ударяло камнями и, казалось, что это горы побивают его своей дланью.
Потом еще одно паденье - он все ждал окончанья, все надеялся на то, что будет жить, что вновь его бросит на снег, покатит, а потом вынесет к добрым людям, которые излечат его, помогут добраться до Сада, до Фонтана...
А он все падал. Он не чувствовал больше ни ветра, ни холода, он не видел пространства вокруг, но, поводя руками, понял, что с какой-то ужасающей замедленностью падает.
Так же неожиданно он понял, что это падение - действительно последнее; что его уже не спасет ни снег, ни воды, ни травы - неожиданно он понял, что не станет его тела...
Как же неподвижна и беззвучна эта чернота вокруг! Он еще раз поводил руками и обнаружил под ними снег. Этот снежный пласт медленно приближался, однако, ни коем образом этого приближенья нельзя было остановить, нельзя было отдернуться в сторону...
Все ближе, ближе - вот он уже уткнулся в него лицом, а вытянутые вперед руки уходили в глубину. Он весь уже в снегу, и все движется, все погружается в его толщу. Сколько же можно? Остановись же...
Снег завораживающе медленно продавливался, от давления хрустело в голове, но он был жив, хоть и слепой, хоть и сминаемый - он был еще жив.
Но вот рассекающая снег рука коснулась камня.
"Стой... хватит... жить... жить..." - жарким пульсом забилось в его голове. Рука давила на камень - он двигался - хруст - он чувствовал, как дробится кость, как потом, выплескивая кровяной поток, разрывает кожу.
Но он был в ясном сознании, он даже убрал вторую руку, но неукротимое падение продолжалось.... Медленно камень коснулся его лица и тела - Дима понял, что и лицо, и все тело его будут размолоты так же как и рука, что он попросту лопнет кровяным шариком под снежной толщей...
"Ах, тетрадь... ее то жаль, все эти чувства, признания ей..."
Что-то отдернуло его в сторону, разрывая им снежную толщу, понесло куда-то... Куда?
Дима уже не понимал ни где он, ни куда его тащит; он не ощущал времени, не видел мира. Зато он знал, что вся вселенная - промерзшая насквозь каменная толща, ну а он - в центре ее. Он - сфера жизни, и нет ничего за ее пределами.
"Я бесконечными стихами буду взрастать из толщи камня. Я разорву его, ну же - это начало моей вечности...
- Кто мы, о, наделенные сознаньем ?
Оно, ведь, ненадолго нам дано,
Мы, скрученные смехом и рыданьем,
Все ж ждет предначертание одно.
И так надолго краткое мгновенье,
Дано ходить нам, спорить и мечтать,
Неужто же не ждет в конце нас тленье,
Неужто можно нам об этом забывать?
И смерть, вдруг, заберет все то, что было,
Покажется все тленным и напрасным, и пустым,
Все то, о чем душа грустила,
Быть может, станет близким и родным...
Стихотворенье возникло одним пылающим объемом, одним образом, одним виденьем, как полотно живописца, на котором, вместо красок, были чувства.
А что то было за мгновенье? Ведь с того момента, как Дима погрузился в снежный завал, и до того момента, когда он, под действием некой силы вырвался - прошла едва ли десятая секунды...
Но он вылетел, он покатился в каком-то безудержном вихре, его перекрученного, измятого, окровавленного, вынесло на заснеженную дорогу...
И тут, волей ли случая, или какой иной волей, стали приближаться два круглых, излучающих две световые колонны глаза. Вот раздался рев двигателя вот приумолк, затарахтел над Димой.
Его перевернули, стали поднимать куда-то вверх. Дима зашептал:
- Люди добрые... кто бы вы ни были (он ничего не видел) - отвезите меня подальше от войны... Я все равно там умру - и, если вы хотите моей смерти оставьте уж лучше здесь...
Когда он очнулся, то увидел склоненное над ним усталое лицо молодой жительницы гор - у нее были густые черные грязные волосы, покрасневшие белки глаз... еще что-то - Дима уж не мог разглядеть...
- Где мы... - спросил он, хоть и знал уже ответ по характерной встряске и моторному урчанью.
- В машине.
- Куда едем?
- От войны...
- От войны! Господи, хорошо то как! - он сказал это слишком громко, и потерял сознание...
* * *
Весна! Вот, наконец, и пришла ты!
Ты разлилась по полям, по лесам, в ручейках побежала, в птицах запела. В один из чудно-ярких, звонкопевных ранне-майских дней, ев деревенской улочке остановилась грузовая машина. Вылезшее из нее горское семейство, осыпало воздух радостными словами:
- Ну, вот и приехали!.. Здесь они живут... Да уж - десять лет, как обжились.
Тут из кузова выпрыгнул Дима. У него было бледное лицо, но глаза сияли, он крикнул:
- Ну что, друзья, пришла пора прощаться?
- Да, да. Прости, но дальше не повезем.
- Отсюда до Москвы несколько недель пути, но то прекрасно! Я побегу, я пролечу эти километры, я буду вдыхать запахи просыпающихся полей; слушать, как раскатывается над полями первый гром! О, я буду жить с этой милой, родной землею! Я буду стремиться...
Дима сбивался он избытка чувств; он, вдруг, стал целовать каждого из этих спасших его людей. Он обнимал, он со слезами шептал слова благодарности...
Уж из многих деревенских домов вышли старушки, чтобы посмотреть, чтобы посудачить потом о столь небывалом действе.
А Дима, плача, отбежал на несколько шагов, повернулся; глубоко и часто дыша, заговорил громко, свободно:
- Как же весна грудь мне располняет! Я из смерти вырвался в жизнь! Представьте - месяцы провел в душной темнице, но вот пробил дверь! Вышел на цветущий луг!.. О, небо...
Он задыхался, грудь разрывалась от частого дыхания, а глаза, окутанные аурой мечтанья, притягивали, они любовью пламенной горели на этой, переполненной птичьем пением деревенской улочке:
- Вы прекрасные, такие прекрасные люди! И все люди прекрасные! Как прекрасна жизнь! Я сейчас побегу из всех сил; добегу до Сада, до Фонтана, но на прощанье - вот вам мое стихотворенье:
- Смерти нет! Дух пылает нетленный,
Говорит дух небес окрыленный,
Из зимы возрождается жизнь...
Он не договорил - засмеялся - что было сил, побежал по дороге. Позади осталась деревня, вокруг - поля; и он, на бегу раскрывая объятия, кричал:
