23
Сундара исчезла в конце июня, не оставив записки, и отсутствовала пять дней. Я не заявлял в полицию. Когда она вернулась, ни сказав ни слова объяснения, я не стал спрашивать, где она была. Опять в Бомбее, в Тьерра дель Фиего, в Кейптауне, Бангкоке ли – мне было все равно. Я становился хорошим Транзитным мужем. Возможно, она провела все пять дней распростертой на алтаре какого-нибудь местного Транзита, если у них есть алтари, или, может, она была все это время в каком-нибудь борделе Бронкса.
Не знать – не хотеть беспокоиться.
Теперь мы не касались друг друга, как будто скользили бок о бок по тонкому льду, не глядя друг на друга, не говоря друг другу ни слова, просто молча катились к неизвестному и опасному месту назначения. Процессы Транзита забирали всю ее энергию днем и ночью. «Что вы получаете от этого? – хотел я спросить ее. – Что это ЗНАЧИТ для тебя?» Но я не спрашивал.
Однажды душным июльским вечером она вернулась домой поздно из города, где Бог ее знает что делала, в прозрачном бирюзовом сари, которое припало к ее влажной коже, вызывая такую похоть, что ее приговорили бы к десяти годам за непристойный вид в пуританском Нью-Делфи, подошла ко мне, положила руки мне на плечи, так тесно прижалась, что я, почувствовав тепло ее тела, задрожал, и посмотрела мне в глаза. И в этих темных глазах была боль потери и сожаления – ужасный взгляд страдающей печали. И если бы мог читать ее мысли, я бы ясно услышал, как она говорит мне: «Скажи мне одно слово. Лью, скажи одно-единственное слово – и я оставлю их, и все у нас будет по-старому». Я знаю, что ее глаза говорили мне именно это. Но я не сказал ни слова. Почему я промолчал? Потому что я подозревал, что Сундара просто проигрывает на мне еще одно бессмысленное упражнение Транзита из серии «Ты-думаешь-я-это-имела-в-виду?» Или потому что где-то внутри я действительно не хотел, чтобы она свернула с курса, который сама выбрала.
Куинн послал за мной. Это было за день до церемонии в здании Кувейтского банка.
Он стоял в середине кабинета, когда я вошел. Комната была бесцветной, ужасающе функциональной, ничего похожего на внушительное святилище Ломброзо: темная неуклюжая муниципальная мебель, портреты бывших мэров; но сегодня она была неестественно яркой. Солнечный свет, бьющий в окно, освещал Куинна сзади, образуя вокруг него ослепительный золотой нимб, и он, казалось, излучал силу, властность и целеустремленность, испуская потоки света еще более интенсивные, чем те, которые поглощал. Полтора года пребывания в должности мэра Нью-Йорка наложили на него отпечаток: сеть тонких морщинок вокруг глаз стала глубже, чем была в день инаугурации, светлые волосы потеряли часть своего блеска, его массивные плечи ссутулились, как будто он согнулся под тяжестью непомерного груза. Часто во время этого напряженного влажного лета появлялся утомленным и раздраженным и временами казалось, что он выглядит старше своих тридцати девяти лет. Но сейчас это все ушло. Старая энергия Куинна вернулась. Его присутствие наполняло комнату.
Он сказал:
– Помните, около месяца тому назад вы сказали, что вырисовываются новые структуры, и вы сможете дать мне предсказания на будущий год?
– Точно, но я…
– Подождите. Новые факты вырисовывались, но вы не имеете доступа к ним пока. Я хочу дать их вам, чтобы начали работу по их синтезу, Лью.
– Какие факторы?
– Мои планы по участию в президентских выборах.
После долгой неловкой паузы я смог вымолвить:
– Вы имеете ввиду выборы следующего года?
– У меня нет ни малейшего шанса на следующий год, – ответил Куинн ровно. – Вы не согласны?
– Да, но…
– Никаких но. Выборы двухтысячного за Кейном и Сокорро. Мне не нужно ваше искусство прогнозирования, чтобы понять это. У них в карманах достаточно делегатов для первой номинации. Они будут соперничать с Мортонсоном в течение года, начиная с ноября, и потерпят поражение. Я считаю, что у Мортонсона будет самое большое количество голосов со времен Никсона в тысяча девятьсот семьдесят втором году, независимо от того, кто будет с ним соперничать.
– Я тоже так думаю.
Куинн сказал:
– Поэтому я и говорю о две тысячи четвертом году. Мортонсон не сможет выдвинуть свою кандидатуру на следующий срок, а у республиканцев больше такой сильной фигуры нет. Кого бы новые демократы не выдвинули на номинацию – он будет президентом. Правильно?
– Так, Пол.
– У Кейна второй возможности уже не будет. Тот, кто когда-то потерял много голосов, никогда не выигрывает. Кто там еще? Ките? Ему будет уже больше шестидесяти. Повнел? У него нет достаточной поддержки. Он будет забыт. Рандольф? Пик его возможностей – стать вице-президентом при ком-то.
– Но все еще останется Сокорро, – заметил я.
– Да, Сокорро. Если он правильно разыграет свою карту во время кампании последующих лет, у него будут сильные позиции, как бы сильно они не проиграли сейчас. Как Маски проиграл в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом и Шривер в тысяча девятьсот семьдесят втором году. Я очень много размышлял о Сокорро все это лето, Лью. Я наблюдал за ним, когда он, как ракета, взлетел после смерти Лидеккера. Поэтому я решил больше не скромничать и уже сейчас начать проталкиваться к номинации. Я должен преградить путь Сокорро. Потому что, если он добьется номинации в две тысячи четвертом, то выиграет и станет президентом на два срока, а это поставит меня в сторону до две тысячи двенадцатого года, – он посмотрел на меня своим знаменитым гипнотизирующим взглядом, пронизывая меня им так, что я почувствовал, что сейчас начну извиваться. – Мне будет Пятьдесят один в две тысячи двенадцатом году, Лью. Я не хочу ждать так долго. Возможный кандидат потеряет свое значение, если будет дюжину лет ждать своей очереди. Как ты думаешь?
– Я думаю, что вы уже просчитали весь путь.
Куинн кивнул:
– О'кей. Вот расписание, которое мы с Хейгом составили за последнюю пару дней. Мы потратили остаток тысяча девятьсот девяносто девятого года и первую половину следующего, просто закладывая фундамент. Я проезжу с речами по стране, я лучше познакомлюсь с крупными партийными лидерами, я подружусь со множеством представителей мелкой рыбешки, которые СТАНУТ крупными партийными лидерами к две тысячи четвертом году. В следующем году, когда Кейн и Сокорро будут объявлены на номинацию, я разверну широкую компанию по их поддержке, особенно на Северо-Востоке. Я, черт побери, сделаю все возможное, чтобы предоставить им штат Нью-Йорк. Я высчитал, что они будут иметь поддержку шести или семи промышленных штатов, так какого же черта мне не предоставить им мой, если я хочу проявить себя энергичным партийным лидером. Мортонсон все равно уничтожит их, так как его будет поддерживать юг и вся фермерская прослойка. В две тысячи первом году я глубоко залягу и сосредоточу все свои усилия на том, чтобы быть переизбранным в мэры. И когда это будет позади, я возобновлю поездки с речами по стране, и после выборов в Конгресс, в две тысячи втором году, я заявлю себя кандидатом. У меня будет третий и половина четвертого года, чтобы подобрать делегатов, ко времени предварительных выборов я уже буду уверен в том, что буду избран. Правильно?
