Николка отлично знал пришельца – это был надзиратель их гимназии Кондратий Елистратович Важин по прозвищу Пруссак. Внешность этого почтенного наставника юношества и правда наводила на мысль о чем-то сугубо германском – острые, закрученные вверх жестяные усы и непроницаемо-казенное, высокомерное выражение лица заставляли вспомнить о Бисмарке и прусском орднунге[76]. Но прозвище надзиратель получил не только за характерную внешность. Он обладал удивительной способностью появляться неизвестно откуда и в самые неподходящие с точки зрения его подопечных моменты – например, сразу после того как брошенный преступной рукой ранец со звоном высаживал стекло. Или же когда группа злоумышленников, озираясь по сторонам, кралась к выходу из гимназии, дабы неправедно прогулять очередной урок. Гимназисты младших классов до дрожи боялись Пруссака; старшие относились к нему со сдержанной ненавистью и неприязненным уважением – как к достойному и опасному противнику. История противостояния надзирателя и старшеклассников насчитывала уже много лет и составляла целый пласт легенд Пятой казенной московской классической гимназии.
И в этот раз Пруссак подтвердил свою зловещую репутацию, появившись тогда, когда его ждали меньше всего; при виде надзирателя уши Николки похолодели, а сердце стремительно провалилось куда-то в желудок. Ваня же, державшийся за спиной товарища, наоборот, был встревожен скорее явлением городового – после вчерашнего инцидента в кафе Иван относился к гимназическим чинам без особого пиетета.
– С нашим почтением, Василь Петрович, – доброжелательно прогудел квартальный. Овчинников, как домовладелец и человек, безусловно, благонадежный, хотя и «тилигент», пользовался у полицейских чинов самой лучшей репутацией. – Так что вот, из гимназии насчет вашего племянника пожаловали. – И квартальный кивнул на своего спутника.
– Точно так, господин Овчинников, – сухо произнес Пруссак. – Простите, что вынужден потревожить вас в столь неурочный час… – И надзиратель покосился на застывшую в дверях столовой Марьяну с блюдом, на котором исходило ароматами жаркое с тушеной картошкой. – Прошу извинить за то, что пришлось оторвать вас и ваше семейство от трапезы, но дело, ради которого мы явились, не терпит ни малейшего отлагательства.
– Что ж, господа, проходите, прошу вас. – Василий Петрович посторонился, пропуская незваных гостей в столовую.
Пруссак, кивнув хозяйке дома, прошел мимо замершей со своим блюдом Марьяны; Николку с Ваней он демонстративно проигнорировал. Квартальный, потоптавшись в прихожей, проследовал за надзирателем. В столовой сразу сделалось тесно; ароматы супа и жаркого оказались заглушены ядреным запахом дегтя, исходящим от сапог квартального. Тетя Оля, не меньше Марьяны перепуганная вторжением официальных чинов, зашуршала юбками, вытуривая из комнаты малолетнюю Настю и изнемогающую от любопытства Марину.
Сам Василий Петрович, пропустив в гостиную визитеров, вошел вслед за ними.
– Что ж, господа, чем обязан? – Голос Николкиного дяди звучал так же сухо-официально, как и речь Пруссака. Василий Петрович, безусловно, узнал надзирателя и догадывался, что неприятный визит связан с какими-то проделками племянника. А то, что гимназического служителя сопровождал еще и городовой, говорило о крайней серьезности происшествия.
– Около часа назад в переулке возле нашей гимназии, – голос надзирателя был сух и бесцветен, он будто пересыпал из ладони в ладонь горсть шелестящих осенних листьев, – чином полиции были найдены трое учеников в весьма плачевном состоянии. Все трое заливались слезами и жаловались на сильнейшее жжение в глазах.
– Да, орали они, как оглашенные, – вставил квартальный. – Я ажно решил, что гимназеры с глузду сдвинулись. А один – так и вовсе по земле катался и вставать не хотел – кричал, что ему глаза выжгли!
– Это очень прискорбно, милостивые государи, – недоуменно заметил Василий Петрович. – Но я, право, не понимаю, при чем здесь…
– Все трое пострадавших, – Пруссак продолжал, будто и не расслышал слов хозяина дома, – указали на вашего племянника как на виновника сего происшествия. Так что я счел своим долгом явиться, дабы прояснить происшедшее в присутствии лица, уполномоченного на то законом. – И надзиратель кивнул на квартального, давая понять, что уступает бразды правления полиции.
– Вот что, малый, – квартальный поскреб подбородок кулаком, – ты лучше того, повинись. Потому – нету такого закона, чтобы гимназистам в глаза кислотой плескать! Я понимаю, когда барышня малахольная своего полюбовника царской водкой или там эссенцией уксусной обольет, – нам вот как раз господин околоточный бумагу зачитывали о том, что таких случаев много. Так с нее, дурынды, какой спрос? Баба – она баба и есть… прощения прошу, барыня, – поправился квартальный, только заметив стоящую в дверях тетю Олю. – Я к тому, что у барышень этих один ветер в голове и от них не пойми чего ждать. А молодому барину такими выходками баловаться не пристало. Что же вы так опростоволосились-то? – сочувственно покачав головой, обратился квартальный к Николке. – Может, те трое вас забижали или что еще? Вы уж скажите, мы люди понимающие, все разберем, по справедливости.
– Я настаиваю, чтобы ваш, господин Овчинников, племянник дал объяснения по существу, – влез Пруссак. Он был явно недоволен примирительным тоном квартального. – А уж какую оценку давать этому проступку – будет решать гимназический совет.
– Что все это значит, Николай? – дядя обернулся к Николке. Это был плохой знак – Василий Петрович называл мальчика Николаем лишь в минуты сильнейшего недовольства. – Ты и правда сделал то, о чем говорят эти господа?
На Николку было жалко смотреть. Мальчик побелел, как бумага, губы его дрожали, глаза стремительно наливались слезами. Мальчик едва-едва сумел выдавить из себя несколько бессвязных звуков, как вдруг в дело вступил Иван.
– Да ерунда все это, Василь Петрович! – безапелляционно заявил гость из двадцать первого века. – Я сам видел – эти трое домотались… то есть, простите, напали на Никола, а тот побежал от них по переулку. Я был в другом конце, как увидел – сразу к нему. Ну те трое, как меня углядели – живо сделали ноги… то есть убежали. А мы с Николкой пошли домой – вот и все!
– Так и было, Николай? – строго спросил Василий Петрович. Мальчик нашел в себе силы только на то, чтобы, судорожно всхлипнув, кивнуть.
– Вот видите, как эти трое его напугали? Он, пока сюда шел, вообще ни слова не мог выговорить, только икал да слезы утирал, – напирал Ваня. – Взяли, понимаешь, моду – втроем на одного!
