— Птицы у вас есть?
— Летучие?
— Ну не ползучие же...
— Есть... их мало, они очень дорогие.
— Что так?
— При Буре, говорят, сгорели в воздухе. Красноверцы их на голых местах рисуют... вот таких, — солдат начертил пальцем на поручне крылатую галочку.
Нечто вроде того, что нарисовано у Эну на ступнях. Туанцы, как заметил Форт, очень любили себя украшать — вот, даже у солдата на щеке метка жемчужная.
Предрассветная лесная тишь приятно размагничивала душу, но он вспомнил о времени. 13.34, до погони шесть часов. Ребята спали мало, однако ничего не поделаешь, придётся их разбудить — как бы не пришлось от катера идти пешком, а голодным отправляться в путь не следует.
— Поднимай команду, будем завтракать.
— Есть, господин Фойт! — бодро отозвался Муа, отойдя от двери, и его голос хлестнул по ушам:
— Вста-ать!!
Второго пинка детки ждать не стали, вскочили мигом — ни живы ни мертвы, ладони перед собой — словно защищаясь, охнули хором:
— Господин хозяин!
Таких замашек Форт терпеть не мог, пришлось вмешаться:
— Ц!
Солдат полуобернулся.
— Я же тебе сказал — поднять.
— Вот — поднял, господин Фойт.
— А по-другому не умеешь?
— Простите, как же их по-другому... — недопонял Муа.
— На первый раз прощаю, а ещё лягнешь — схлопочешь. Не у себя в участке. Эну, накрывай на стол, перекусим.
— На стол, отец? а как это — «накрыть»? чем? — Эну опустила руки.
— Садитесь есть.
Тогда они оттаяли — Шук заулыбался, мало-помалу вникая в новую расстановку сил, а Эну поспешила взяться за укладку:
— Отец, разрешите, я сейчас устрою...
Шук бочком-бочком, но уже с гордецой обошёл солдата и присоединился к Эну; вместе они управились проворно — постелили спальник, выставили стаканы и выложили кульки с едой. Форт подсел к ним по-турецки со своим пайком.
Однако солдат будто не слышал приглашения.
— Тебя два раза звать? Накладывай ему, Эну.
— Извольте кушать, господин хозяин, — хихикнув, Эну выставила на край мешка плоскую мисочку с подсохшими ломтиками.
— Спасибо, господин Фойт, — угрюмо кивнул солдат. Даже не пытаясь сесть в компанию, он забрал миску и устроился подальше, на порожке трапа. Как казалось Форту, Шук и Эну следили за ним с озорным лукавством.
— Да садись же.
— И здесь поем, с вашего позволения.
— Ладно, твоё дело. Хоть под дождём ешь.
Шук гоготнул, и солдат пересел ещё ниже, на ступени.
Так. Не нравится ему за одним столом с теми, при ком его осекли и обещали наказать. Ничего, привыкай, господин хозяин, не всегда власть твоя.
— Очень они благородные, чтобы с нами из одной кормушки лопать, — заметил Шук. — Они бамиэ, из земельных.
После завтрака Форт углубился в карту. Ближний малиновый квадрат был в полутора лигах, и, судя по ровно расчерченным участкам вокруг него, там обитали те самые бамиэ, фермеры. Земля вне городов с их сеткой улиц почти сплошь разлинована. Здесь почва, не искалеченная Бурей, была плодородна, и туанцы заботливо её возделывали. Помрачневший Муа нехотя показывал: это каналы, это дороги, а вот так изображаются плотины и водохранилища. Пролететь к городу без риска быть замеченным можно лишь ночью, над каким-нибудь притокам Хатис — то есть времени на перелёт осталось часа три, после чего даже с погашенными огнями катер будет слишком хорошо виден. Правда, воздушное движение над автономиями оживлённое, но вряд ли в сельской местности катера то и дело снуют по небу.
— Когда открывают магазины в деревнях?
— Рано, господин Фойт, обычно с рассветом.
— Для меня поздновато. А круглосуточной торговли нет?
— Есть, для проезжих. В любом посёлке покрупней найдётся лавка «стоп-дорога».
— И здесь тоже?
— Погодите... — Муа увеличил карту, нажал на квадрат, и рядом выскочила колонка строк. — Тысяча шестьсот тридцать жителей... конечно, «стоп-дорога» там имеется. Хотите что-нибудь приобрести?
— Да, пока не рассвело и не сбежались покупатели. Эну, ты пришла в себя?
— Ага, — она подавила зевок. — Я не сонная, не думайте. Сниму с руки наклейку, всё пройдёт.
— Сбегай в «стоп-дорогу» и возьми... — Форт поманил её, и она нерешительно приблизилась. — Ухо ко мне, ближе.
Вблизи отец Фойт пах чудно, словно стиральный порошок, но слабо-слабо, почти незаметно, и дышал неслышно. Но теперь его переводчик молчал; он говорил на великотуанском плохо, однако понятно.
— Олокта, накидка, три штук по пятьдесят тиот. Вот клик. Быстро, два час и быть тут. Азбука, букварь — бери.
— Отец, я не могу так идти, — отодвинулась Эну.
— Как — «так»?
— Я же босая. Краску я сотру, но босую меня выгонят. Это ведь товар для белодворцев.
— Ты не путай, говори яснее.
— И так ясно, отец! Я красноверка, а приду брать белодворские причиндалы; оплюют меня — и в шею... И идти немножко больно.
— С вашими верами чёрт свихнется. Шук, отдай ей свои тапки.
— А я их... — Шук потупился, разглядывая пальцы на ногах, — там, у колодца позабыл. Я ни фигища от нашлёпки не соображал.
— Дёрнуло тебя разуваться!
— А на КонТуа — там без разницы: по-белому, по-красному ли верить...
— Размечтался ты не вовремя... Муа, снимай ботинки.
— Я-а?! — неожиданно растерялся служивый.
— А кто же — я, по-твоему? у меня с ней ноги разные.
— Мне — раздеваться при них? — всё больше терялся солдат. — Господин Фойт, я честный белодворец!
— Разувайся. Ну?..
— Копошись, хозяин, — ободрил его Шук. — Три бана дашь — Эну тебе сандалики купит. Да, Энуну?
— Конечно, — плаксиво подпела Эну. — Вляпался, бедненький, как не помочь.
Бессильная злоба копилась в душе Муа Тумэнии. О, Судьба изменчива! Вчера эти двое за срамословие давились бы крысиным писком под его хлыстом — да что там! за меньшую дерзость визжали бы, взывая к милосердию. Стрекалом по щекам их, по щекам, и так каждый день до завтрака и после ужина; им вместо краски бы пошло... ооо! Если б сейчас хлыст! отсчитать им за всё — за приглашение жрать на полу по-льешски, за приказ постыдно разуваться...
Но теперь чёрный, с винтовой насечкой хлыст — у Фойта... льешский покровитель, чтоб ему издохнуть! Поворот гарды, и стрекало, щёлкнув, вытянулось в полную длину.
— Я жду, — Форт для пробы согнул хлыст в кольцо.
Сняв форменные сапожки, Муа швырнул их Эну, мысленно желая ей споткнуться на кочке и сломать ногу.
— Ничего не забудь, — напутствовал выродок свою умви.
Вприпрыжку по рыжему кочкарнику Эну побежала к посёлку — нарочно, чтобы до безобразия изгваздать сапожки в ручье и избежать лишних расспросов, почему обувь форменная.
