- Отец, он не виноват, что оказался на той стороне! - заплакала Кареглазка. - Они его не выпускают!
- Да, и я не думаю, что он особенно старается выбраться. У него есть тепло и еда на сорок лет или даже больше, так зачем же ему оттуда уходить? - Впервые я услышал, что публике известно истинное положение дел. Как они об этом узнали? Впрочем, это не имело значения. Тайное рано или поздно должно было стать явным.
Он тащил ее за руку, а она с плачем цеплялась за проволоку.
- Отпусти, отец! Ты никогда раньше не был таким. Позови маму, она тебе скажет. Она не позволит тебе...
Он на мгновение отпустил ее, с горечью во взгляде.
- Мама умерла, - холодно сказал он. - Умерла вчера ночью. Она... она покончила с собой.
- О... - Пальцы Кареглазки нащупали сквозь проволоку мои; из глаз ее текли слезы, и мне отчаянно хотелось обнять ее, чтобы утешить.
- Идем со мной. Я считаю, что парлы несут ответственность за смерть твоей матери, и я не позволю тебе болтаться здесь. Ты предаешь свой собственный народ! Что о тебе подумают!
Кареглазка закрыла глаза и долго держалась обеими руками за проволоку. Я увидел выступившие на ее ресницах слезы, потом она внезапно вся напряглась и резко развернулась лицом к отцу, отпустив сетку и вырвав у него руку.
- Теперь послушай меня, - дрожащим голосом сказала она. - Посмотри вокруг, на тех, кого ты называешь моим собственным народом. Вон там Стронгарм разговаривает с астонским генералом, а ведь не так давно они готовы были убить друг друга, поскольку так им приказал Парламент. А там, видишь? Это Лента, которая заигрывает с парловскими солдатами сквозь ограждение. Вскоре они вполне могут ее застрелить, потому что так им прикажет Парламент. Люди в этих палатках и хижинах настроены вполне дружелюбно, поскольку сейчас никто не приказывает им ненавидеть друг друга, даже если мы все скоро умрем. И ты, отец, приказываешь мне ненавидеть моего Дроува, прикрываясь бедной мамой! Прошу тебя, уходи отсюда.
Гирт уставился на нее, пожал плечами, повернулся и зашагал прочь. Не знаю, слышал ли он хотя бы половину того, что сказала Кареглазка, а если слышал, то не думаю, что понял. Он просто решил, что спорить с ней уже бессмысленно.
Кареглазка посмотрела ему вслед, и я услышал ее шепот:
- Прости, отец...
В последующие дни Кареглазка часто расспрашивала меня о жизни в убежище, больше всего беспокоясь о том, что я могу найти там неотразимой красоты девушку, и она потеряет то немногое, что от меня еще осталось.
- Там есть несколько девушек из семей административного персонала, отметил я, - но я с ними почти не разговариваю. Мне не хочется иметь с ними ничего общего. До того, как ты пришла сюда, я обычно проводил большую часть времени с солдатами, играя в карты.
Она взглянула вдоль ограды туда, где Лента, как обычно, болтала сквозь сетку с военными.
- Не могу понять, - сказала она. - Что будет, когда станет понастоящему холодно, когда нас... нас всех уже не станет, и солдатам нечего будет охранять. Они что, все просто будут сидеть в своем убежище сорок лет?
В это время подошел Стронгарм, услышавший последние слова.
- Нет, конечно, - спокойно сказал он. - Не знаю, насколько велик этот комплекс, но думаю, что там около шестисот Парламентариев, парлов и членов их семей - и, вероятно, примерно такое же количество военных. Ктото же должен их обслуживать, когда не будет нас...
Мне не хотелось об этом думать.
- Почему вы здесь, Стронгарм? - спросил я. - Почему никто не возвращается в Паллахакси? Там, в домах, должно быть намного теплее.
Он улыбнулся.
- Именно этот вопрос задавал себе и я, когда люди начали собираться здесь и разбивать лагерь. Я спрашивал их, зачем они идут сюда, и знаешь, что они мне сказали? Они сказали: что ж, нет никакого смысла там оставаться, верно? Так что вскоре я пришел сюда и сам, и теперь я знаю ответ. Когда ты уверен, что тебе предстоит умереть, но можешь видеть жизнь где-то еще, то у тебя возникает желание быть рядом с ней, надеясь, что и тебе что-нибудь перепадет.
Сезон дождей продолжался, дни становились короче, и дождь превратился в снег. Мы с Кареглазкой построили себе две небольшие, соединенные вместе хижины у ограды и могли сидеть в них часами, глядя друг на друга и касаясь пальцами сквозь сетку, согреваемые теплом взятого в убежище обогревателя. Мы вместе предавались воспоминаниям, словно старики, хотя воспоминаний этих было так мало.
Тем временем наступил прилив, устье снова заполнилось водой, вытащенные на берег лодки, оставленные без присмотра, всплыли, и течение унесло их в море. Среди Лагерников, костры которых начали угасать, но страх удерживал их от поисков дополнительного топлива среди становившегося все более глубоким снега, начались припадки безумия. Часто мы с Кареглазкой, сидя в нашей разделенной надвое хижине, слышали крик человека, в мозг которого проник холод, посеяв в нем безумие, и несчастное тело инстинктивно бросалось бежать, борясь с холодом. Почти неизбежно за этим наступала полная потеря сил и смерть.
Возможно, самым печальным для меня была деградация Ленты. Утратив все, чем она обладала, свою красивую одежду - даже, трагическим образом, свое красивое лицо - она обратилась к последнему, что у нее еще осталось: к своей женской сущности.
Я разговаривал с ней лишь однажды. Она попросила меня пойти с ней на другую сторону комплекса, за воротами, там, где ограждение пересекало реку. У меня упало сердце, когда мы остановились у воды, и она кокетливо посмотрела на меня сквозь проволоку.
- Мне просто нужно попасть внутрь, Дроув,
- сказала она. - Ты должен мне помочь, Дроув. У твоего отца есть ключи от ворот.
- Послушай, - пробормотал я, избегая ее взгляда. - Не говори глупостей, Лента. У ворот все время стоят охранники - даже если бы я мог достать ключи, они бы тут же остановили меня.
- О, охранники, - беззаботно сказала она.
- Это пусть тебя не беспокоит. Я всегда могу пройти мимо них. Для меня они сделают все, что угодно, - ведь там почти нет женщин. Не думаю, что ты вполне представляешь себе, какой властью обладает в подобной ситуации женщина, Дроув.
- Пожалуйста, не надо так говорить, Лента.
- Они сказали, что могут спрятать меня у себя, и никто даже не узнает, что я там. В конце концов, ведь ты бы хотел, чтобы я была там с тобой, а, Дроув? Как-то раз ты говорил мне, что я красивая, и ты знаешь, я могла бы быть очень ласкова с тобой. Ведь тебе бы этого хотелось, верно? Ты всегда хотел иметь меня, ведь так, Дроув? - На лице ее была жуткая улыбка; это был какой-то кошмар.
- Лента, я не могу этого слышать. Я ничем не могу тебе помочь. Извини. - Я повернулся и пошел прочь. Меня тошнило.
Голос ее стал еще более хриплым и скрипучим.
