Она была не столь блестяща, как Анаэна и даже Орена, и, несомненно, не так умна. С ней будущее представлялось землянину в виде мирного прекрасного пейзажа, сотканного из зеленых лугов, источников, прохладных теней. Иногда он испытывал искушение. Но чаще ему виделась иная судьба — пейзаж из острых скал, нависающих над безднами, где воют дикие ветры его жизни. И он меланхолично и уже без боли размышлял о том, какой могла бы быть его жизнь с Анаэной, повернись все по-другому.
Однажды он ушел из лаборатории довольно рано. Ему не работалось. Локатор был давно готов, хотя никто не подозревал, что бесформенное нагромождение проводов, транзисторов, кристаллов и циферблатов на верстаке было законченным прибором, а не бесплодной попыткой создать опытный образец. Он хранил тайну даже от коллег, уверенный в том, что уже давно другой, хотя и не столь совершенный аппарат, упрятанный в красивый корпус, работает в рубке управления «Тильзина». Теперь Тинкар разрабатывал новую идею, он хотел создать гиперпространственное радио, работающее без всяких ограничений по дальности действия, но ему не хватало теоретической подготовки. Он пытался пополнить свои знания, работал с бумагой и карандашом и не прибегал к опытам.
Однажды Тинкар провел целый день в раздумьях и обнаружил, что больше не желает мести. Если когда-нибудь «Тильзин» окажется вблизи планеты, принадлежащей Империи, он попросит, чтобы его высадили. В конце концов для него сойдет любой мир, населенный людьми. Он перестал быть лояльным по отношению к Империи, поскольку оценил ее в свете своего нового опыта жизни среди галактиан и паломников и нашел ее пустой. Его воинственный дух умер, его подорвали давние беседы с Ореной и окончательно смели разговоры с Холонасом. Осталось одно, за что он цеплялся из последних сил, — кодекс чести. И этот кодекс требовал от него признания.
Он нашел патриарха в его квартире и попросил беседы наедине. Они снова оказались в узком кабинете. Тинкар не стал терять времени на оправдания, он сразу изложил ту цель, которая стояла перед ним, когда он пришел искать убежища. Старец внимательно его выслушал.
— Я не сомневался в этом, — сказал он.
— И ничего не сделали?
— Ничего. В этом анклаве, где на тебя устремлен взор Бога, нет места ненависти. Я знал, что она испарится сама собой.
— Вы пошли на большой риск! — Землянин с удивлением смотрел на старика.
Холонас улыбнулся:
— Не с тобой, Тинкар! Ты плохо себя знаешь. Если бы я считал, что ты опасен, ты бы не получил убежища.
— Но договор…
— Он позволяет нам предоставлять убежище, Тинкар, но не обязывает делать это! Бог сказал: «Будьте добрыми». Но не сказал: «Будьте глупыми!» Да, мы попытались бы спасти тебя от самого себя, но другими средствами. Иди с миром, сын мой. Несмотря на все твои заблуждения, я желаю, чтобы остальные люди походили на тебя.
После разговора с патриархом Тинкар вышел в сад и уселся на привычную скамью. Мысли его кипели. Подобная мораль была выше его понимания. Он набирался храбрости для этой беседы, предвидя момент, когда, как он думал, его изгонят. А глава анклава спокойно поговорил с ним, как с ребенком, признавшимся в какой-то несущественной проделке. К облегчению примешивалось немного стыда и злости. Тот факт, что его, Тинкара, которого друзья прозвали Тинкаром Дьяволом, приняли за безобидного человека, бередил душу. Он не понимал того, что патриарх не ставил под сомнение его мужество и энергию, а просто не верил в его способность ненавидеть.
Однако почти впервые в жизни, анализируя самого себя, он понял, что не создан для ненависти. Даже в самом жестоком бою он сохранял уважение к противнику, а к уважению зачастую примешивалось и сожаление. Ярость иногда заставляла Тинкара совершать жестокие поступки, но он не испытывал угрызений совести, ибо именно этого требовали от него начальники. И все же он никогда не смог бы стать членом политической полиции. Тинкар вспомнил о подземной камере пыток, возле которой ему пришлось стоять на часах, и о том, как, сменившись, он долго стоял под душем, пытаясь очистить себя от скверны, он оказался слишком близко от гнусных чудовищ.
К нему подошла Иолия — воплощенная грация, несмотря на серое монашеское платье, — и села рядом.
— Тебе надо знать одну вещь, Иолия, — сказал он. — Одному Богу известно, как я хотел бы сохранить это в тайне от тебя, но я все же должен сказать это вслух.
Она удивленно нахмурилась. И тогда во второй раз за день он приступил к исповеди. Землянин замолчал, опасаясь глянуть на нее, он ожидал, что после его рассказа девушка вскочит и бросится прочь.
— Это неправда, Тинкар, — ровным голосом произнесла она.
— Правда!
— Нет. В тебе нет зла. Все зло, которое ты совершил, исходит от твоей проклятой Империи, а не от тебя. Ты бы никогда не смог уничтожить невинных заодно с теми, кто тебя унизил.
Он хрипло рассмеялся.
— Невинные! Увы! Их кровь часто проливалась от моих рук!
— От твоих рук, несомненно. Но совесть твоя чиста. Все, что ты рассказал об Империи, доказывает, что ты был лишь инструментом в руках других, тех, кто командует. Ты мог только подчиняться, тебя держали тиски дисциплины, которые не оставляли времени на раздумья.
— Значит, ты не считаешь меня отвратительным?
— Немногие могут с тобой сравниться, Тинкар, даже из тех, кто живет здесь, — просто ответила девушка. — Тот, у кого не бывает мыслей о возмездии, вовсе не человек. Главное в том, что ты отказался от этих мыслей. Именно в этом и состоит мужество.
Он замолчал и едва не сказал ей, что, быть может, им двигала всего-навсего усталость.
Через некоторое время его вызвал патриарх.
— Почему бы тебе не остаться с нами навсегда? — спросил он напрямую. — Ты талантлив, как сказали мне физики. Ты уже многое знаешь и быстро учишься. Ты обучен искусству войны, а это может оказаться нам полезным в случае, храни нас от этого Господь, нападения мфифи. Хочешь работать с нами, основать семью?
— Я не исповедую вашей религии, — устало ответил Тинкар.
— Это не так важно, если ты не против нашей жизни. Настанет день, когда глаза твои откроются.
Тинкар на мгновение задумался.
— Не думаю, — наконец произнес он. — Я не создан для спокойной жизни.
— Она не всегда спокойна, Тинкар. Время от времени мы вываживаемся на какую-нибудь планету. Ты принимаешь нас за моллюсков? Мы тоже нуждаемся в приключениях, в новых ощущениях. Мы исследователи и картографы всех планет Господа, у которых останавливается город. У галактиан есть свои команды, но мы выполняем свою половину работы!
