Ванечка опустил глаза и сразу же с ужасом обнаружил, что ботинки его не чищены, на левом на носу трещина и шнурки на обоих рваные и в лохматых до неприличия узелках.
- Здравствуй, - сказала Машенька, сразу переходя на "ты". - Это Медсестра Леля, она будет тебя лечить.
- Здравствуйте, - сказала Медсестра Леля. - Вам привет от Шамбордая Михайловича. Я его ученица, он просил меня вас поцеловать. - Леля потянулась на цыпочках и поцеловала Вепсаревича в губы.
- Спасибо, - ответил Ванечка, смущенный от такого привета. - Как он сам? На здоровье не жалуется?
- Грех ему на здоровье жаловаться при его-то природной жизни. Зато у вас вон, Иван Васильевич, под глазами нехорошие тени.
- Это я позвонил в издательство, и там меня поздравили с увольнением. Стопоркова взяли на мое место.
- Разве стоит из-за этого волноваться?
- Нет, в общем-то, но за литературу обидно. Маша, - сказал он Машеньке, молчаливо слушавшей их беседу, - я пытался... тебя найти, позвонить, но почему-то все время не получалось.
- Я тоже тебя хотела найти. Вот, нашла.
- Это я нашел. Я только что загадал, что ты появишься из этой вот подворотни, и ты, действительно, появилась. Чудо какое-то.
- Не чудо, - сказала Медсестра Леля. - Мы знали, что вы здесь будете, поэтому сюда и пришли. Сейчас мы поедем к вам и сразу же приступим к лечению. Все, что нужно, там уже есть. Я на днях к вашей матушке заходила.
- Сейчас вы пойдете с нами, и если кто-нибудь будет вякать или лепить горбатого, то я за свои нервы не отвечаю. - Феликс Компотов-старший раскачивался на ногах-качелях и перекатывал над скулами желваки. Рядом стоял Глюкоза, вышедший на тропу войны. Глаза у него слезились от мутного табачного дыма поддельной сигареты "Пэл Мэл". Колька из 30-й квартиры крутил от дедова "Запорожца" ключ; саму машину покойный папа его папаши по пьяни утопил в проруби в одна тысяча лохматом году. Демонстративно наособицу от компотовских стоял Чувырлов Альберт Евгеньевич, бывший Ванечкин сопалатник. Стоял он с независимым видом, показывая всей своей позой, что не все в этой компании лохи, а есть люди очень даже авторитетные. Он, например, Доцент.
- Что, не поняли? - Феликс Компотов-старший выставил вперед пальцы и пошевелил ими, как осьминожьими щупальцами. - Руки в ноги и на счет раз в подворотню.
Переведем стрелку наших часов на некоторое время назад.
Покинув приемный пункт стеклотары, Калерия с Глюкозой и Феликсом Компотовым-старшим разделились на два отряда. Один возглавил Компотов, другой - Калерия. В состав отряда, возглавленного Калерией, вошла единолично она. Отряд Компотова составился из двух человек - самого Компотова и Глюкозы, находящегося у Компотова в подчинении. Им Калерия поручила срочно вытащить из домашних нор, во-первых, Кольку из 30-й квартиры, а во-вторых, Доцента. "Если будут сопротивляться, - сказала она для строгости, - вставьте в жопу обоим по бенгальской свече и запалите к едрене-фене" Сама Калерия собралась зайти домой, проверить своего ненаглядного арахнида Карла - как он там, не блядует ли, не водит ли в ее святая святых каких-нибудь подозрительных алкоголиков? А то он в последнее время что-то стал вести себя уж больно самостоятельно. Загордился, завел знакомых из якобы литературной богемы, выдули тут как-то с одним хмырем, якобы сценаристом с "Ленфильма", полграфина ее любимой настойки. Того гляди девок начнет водить или с пидорасами спутается.
Расставшись с Компотовым и Глюкозой и договорившись об общем сборе в садике на углу Малого и 14-й линии ровно через двадцать минут, Калерия поспешила домой.
В квартире ее ожидал сюрприз. Как она и догадывалась. Карл принимал гостей. Под торшером за низким столиком сидел некто в черно-белой футболке с извивающимся драконом у сердца. Этот некто с сигареты в руке тряс пепел на персидский ковер, доставшийся Калерии по великому блату еще в былинные советские времена, и нес при этом какую-то околесицу. Ее Карл сидел перед ним, фигурально развеся уши. И, конечно же, между ними стоял Калерин заветный графин, уже почти что ополовиненный.
- ...Все это евфуизмы, - говорила незнакомая личность. - Литература чужда дидактики. Как только поэт начинает говорить: "Не спи, не спи, художник" и все такое, поэзия из стихотворной вещи уходит. Приходит Саванарола, в лучшем случае - Макаренко...
- Здрасьте посравши, а это еще что за чудовище? - вмешалась Калерия Карловна в их мирный литературный спор.
- Стопорков Дмитрий Леонидович, - представился человек в футболке, элегантно приподнимаясь в кресле.
- А-а, Стопарьков. Ну и кто же ты, Стопарьков, такой будешь?
- Мамочка, не груби, - вступился за своего гостя арахнид Карл. - Это переводчик и главный редактор издательства "Фанта Мортале".
- Ну, пока не главный, а ответственный всего-навсего, - ответил, улыбнувшись, сидевший. - Я для Карла тимотизан принес - дефицитное лекарство от дерматофитоза. Нога, знаете ли, корень здоровья, а он и лечит и плесень с ноги снимает, так на упаковке написано.
- А куришь зачем? Пепел зачем на ковер роняешь?
- Мамочка, - снова вмешался Карл, - чем ругаться, лучше бы вон закусочку сгоношила. Я голодный, как сто китайцев, и Дмитрий тоже.
- "Сгоношила"... Сгоношу сейчас мешок чугунных орехов, враз подавитесь. Значит, говоришь, переводчик? И с каких-таких языков ты есть переводчик?
- С французского, английского, немного с японского, если с подстрочником.
- Да уж, с японского - это тебе не в пешки на мраморной пешельнице играть. Было в мое время такое представление - "Египетские ночи". Вход стоил недорого - десять копеек. Перед тем как войти в зал, хозяин требовал, чтобы зрители мыли руки из рукомойника. Затем в зале гасили свет и объявляли: "Самая темная тьма, какая была в Египте при фараоне". Через минуту свет включали опять и говорили: "Представление окончено. Выход напротив". И народ шел, люди очередь выстаивали огромную...
- Мамочка, ты это к чему? - не понял поворота мысли своей хозяйки арахнид Карл.
- К тому, что вся ваша литература эти самые "Египетские ночи" и есть. Снаружи густо, а внутри пусто.
- Мысль хорошая, - сказал Стопорков. - Но я ведь про это и говорю: литература чужда дидактики. Она ничему не учит. Литература должна развлекать и доставлять удовольствие...
- Я однажды зимой иду, - остановила его Калерия, - а на снегу лежит рукавичка. Хорошая рукавичка, новая. Чего, думаю, не поднять - подняла. Тут девочка откуда-то выбегает. "Ой, тетенька, - говорит, - отдайте, это моя рукавичка". Я девочке ее отдаю. А она мне: "Тетенька, а в ней денежка была зелененькая, сто баксов. Я ее бабушке несла, на лекарство". Я: "Какая-такая денежка, не было никакой денежки. Ты, наверное, девочка, охренела?" Девочка как заплачет: "Была, была! Сама ты, тетенька, наверное, охренела". Тут два ухаря каких-то ко мне подходят и говорят: "Нехорошо, гражданочка, обижать маленького ребенка. Поэтому срочно гоните баксы, а за тот моральный урон, который вы ребенку доставили, гоните уже не стольник, а минимум полторы тонны. А если бабок, гражданка, нету, расплатитесь имеющейся недвижимостью. Иначе вам, гражданка, кранты".
