- О что вы, мэм! Всегда вредно спешить с выводами. Лично я предпочитаю рубашки из хлопчатобумажной ткани, но...
- Но все еще впереди! - вмешался Стилл. - Говорят, есть такая песенка.
- Не знаю, споет ли ее наш председатель, - буркнул О'Скара, видя, что Броккенбергер раздраженно торопит хозяйку завода перейти в другие цехи и поскорее закончить обход.
Американские ученые заинтересовались цехом, где стоял шум, характерный для текстильных фабрик, и отстали от основной группы.
С удивлением смотрели они на работающие ткацкие станки.
- Вот уж чего не ожидал увидеть! - признался Стилл. - Или здесь ткут съедобные белковые рубашки?
- Нет, сэр. Я здесь делаю мясо, - ответил по-английски переходивший от станка к станку грузный рабочий в синем комбинезоне с множеством карманчиков.
- Мясо? - удивился профессор О'Скара.
- Именно мясо, сэр. Я всегда делал мясо.
- Что вы, парень! - рассмеялся Стилл. - Искусственная пища пока еще несовершеннолетняя. А вы "всегда"!..
- А я и не занимался ею, джентльмены... Я бил скот... - добродушно пояснил рабочий.
- Можно поболтать с вами минуту?
- Станки работают сами. Русские ткачихи обслуживают много больше станков, чем я.
- Ткачихи и вы! Что же заставило вас забросить настоящий мужской труд и заняться таким дамским делом?
- Занимался я многими делами. На ринге выступал. Рука тяжелая, но медлителен, проворства нет. На Чикагскую бойню не хотел идти. Животных жалко. Я всех бездомных собак подбирал. Но нужда заставила. Бизнес есть бизнес.
- Ох уж этот бизнес! - вздохнул Стилл. - Ради него станешь хоть отцом ядерных боеголовок, хоть чикагским тореадором.
- О нет, сэр! Тореадор - это совсем другое. Я бил молотом в темя. Валил с одного удара. Чикагские бойни, сэр! На одной только фирме "Армор" 220 быков в час. И еще 200 телят, 1200 свиней. А есть еще компании "Свифт", "Вильсон", "Кадэхи". Реки черной крови. Ее приходили пить любители. Можете представить?
- Фи! - поморщился профессор.
- И не только пить. Приходили нарядные леди с сынишками. Приучали к виду крови, к убийству. К "правде жизни", как это у них называется. А я долго не мог привыкнуть к висящим на крюках, разделанным уже тушам, у которых судорожно подергивались мышцы. А эти ребятишки с мамашами смотрели хоть бы что!
- Заботливые мамаши! - отозвался Стилл. - В воспитании, агрессивных сыночков им, кроме Чикагских боен, помогают еще телевидение и кино. Сотни трупов за сеанс. Вам и за неделю не повалить столько скота.
- Я бил молодецки, джентльмены, молотом. Глушил с одного удара в темя. Говорят, рука у меня тяжелая. Меня зовут Билл.
- А нас профессор О'Скара и доктор Стилл.
- Вот только вышвырнули меня с боен, как прежде отца, у которого рука ослабла. На мое место машину поставили. Теперь она бьет быков в темя. Только думаю, что частенько промахивается. Тут глаз человечий нужен и жалость к животным, чтоб не мучились.
- Зато здесь никто не мучается. Верно, Билл?
- Что верно, то верно.
- Так неужели вы на станках мясо ткете?
- А то как же? Вы когда-нибудь резали мясо вдоль волокна? Непременно поперек. В мясе, чтобы его по-настоящему почувствовать, первым делом волокно нужно. Вот и ткем его из белковой нити. А вкус и запах ему потом подберут: хочешь, под баранину, хочешь, под свинину причешут. Но живые мышцы на мертвых тушах здесь не дергаются.
- Спасибо, Билл. Нам было интересно побеседовать с вами.
- О'кэй, сэр! А вы приехали научиться здесь нашему делу или как?
Ученые переглянулись и ничего не ответили.
- Никогда не думал, что в разделанной туше могут сокращаться мышцы, сказал доктор Стилл, когда они с профессором О'Скара догоняли членов комиссии уже в другом цехе.
- Да, этот Билл - чистая душа. Он, сам того не замечая, заставляет задуматься, - отозвался профессор О'Скара. - В чем же больший грех перед господом богом? В том, что хладнокровные матери-ханжи показывают детям, как убивают скот, или в том, что люди вообще создали скотобойни?
Доктор Стилл промолчал. Ему неясно было: почему до сих пор у них, представителей человеческой элиты, не возникало таких мыслей? Или они становятся другими? Может быть, и на собственную деятельность надо посмотреть с иной стороны?
Глава восьмая
ЗАСЕДАНИЕ ПЕРЕНОСИТСЯ
- Прошу простить меня, уважаемые члены комиссии, - сказал академик Анисимов, покидая Хрустальный зал Директората после проведенной здесь представителями ООН дегустации искусственной пищи. - Я не хотел бы влиять на принимаемое вами решение. Не рассматривайте мой уход как плохое наше гостеприимство.
- О'кэй! - отозвался Броккенбергер. - Обойдемся.
И как только последний из работников Города-лаборатории вышел вслед за Анисимовым, Броккенбергер открыл прения.
В числе двадцати членов комиссии были и представители голодающих стран, где сельское хозяйство не справлялось с производством продуктов питания для растущего населения. Все они в один голос настаивали на скорейшей передаче опыта Города-лаборатории нуждающимся регионам.
В ледяных стенах зала отражались огни люстр, огромный, уставленный яствами стол и члены комиссии за ним. В их числе немало темнокожих. Они оказались ярыми сторонниками искусственной пищи, видя в ней залог более счастливого будущего для своих народов.
Европейцы выступали сдержаннее, но допускали, что прогнозировать грядущее надо на основе созданного уже сегодня. Говорили даже, что "завтра это осознанное сегодня"!
- Впрочем, - признавались некоторые из них, - у многих европейцев есть неодолимое предубеждение против искусственной пищи. Возможно, что оно рождено сытостью и незнакомством с голодом. Ведь общеизвестны упреки европейцам, что они едят больше, чем требуется их организмам, даже во вред себе. Кстати, это можно отнести к процветающим странам, благоденствие которых отнюдь не связано с искусственной пищей.
Говорили о трудностях преодоления консервативности мышления. "Искусственная пища нехороша уже по одному тому, что она непривычна".
Решающим двигателем прогресса в этом отношении, как бы парадоксально это ни звучало, окажется голод. Голодные люди не станут морщиться, видя перед собой искусственную пищу, они протянут к ней руки. Словом, "голод - не тетка".
Слушая эти высказывания, Дэвид Броккенбергер все более мрачнел. С его жирного лица стерлась улыбка "дедушки Дэви", уголки губ презрительно опустились, рот стал походить на ущербный месяц - рожками вниз, лоб напряженно морщился - сенатор тщетно искал выхода из создавшегося положения.
Высказались все. Остались только двое американских ученых.
Броккенбергер наклонился к профессору О'Скара и дохнул на него спиртным перегаром. Видно, захватил с собой плоскую карманную фляжку времен сухого закона в Америке.
