Орм отвлекся от своих мыслей, когда Иисус плавно опустился на пол. Он что-то сказал, улыбнулся, повернулся в сторону кресел и показал прямо на Орма. По крайней мере так казалось.
— Он собирается… — сказал Бронски тихим, но возбужденным голосом.
Ричард Орм не услышал остального. Его вдруг подняло с кресла и понесло по воздуху к тому человеку, который показывал на него пальцем.
Орм не сопротивлялся. В конце концов, он привык к невесомости. Да, он был ошеломлен, но, как он надеялся, не настолько, чтобы выглядеть испуганным или смешным. Мог бы Иисус по крайней мере его предупредить.
— Не бойся! — крикнул Иисус по-крешийски. — Все будет в порядке!
И он сказал что-то по-гречески — Орм решил, что это перевод той же фразы. Но времени думать о такой мелочи не было. Его подняло вверх, почти к потолку. Операторы на балконе уставили на него коробочки своих камер. Он попытался улыбнуться, но вошел в сальто, а потом, все еще вращаясь, хотя и не так сильно, чтобы закружилась голова, опустился.
В семи футах над полом он остановился.
— Прошу прощения, Ричард Орм, — сказал Иисус. — Но это было необходимо сделать, потому что ты капитан землян, и твое слово должно иметь огромный вес.
Иисус согнул палец, и Орм плавно приземлился на ноги. Неожиданно вернулся вес. Орм стоял, мигая и улыбаясь дурацкой улыбкой.
— Теперь, — сказал человек в голубом хитоне, — было бы хорошо, если бы ты сказал своему народу, что это не было фокусом Сказал по-английски, конечно.
В больших оленьих глазах мерцали искорки. Но Орм чувствовал, что это свет, отраженный от стали Звезды тоже мерцают, но их свет исходит от такого жара, что человек испарится за микросекунду.
Орм попытался заговорить, обнаружил, что дышит тяжело, подождал, пока успокоится дыхание, и начал снова:
— То, что говорит Иисус — правда. Ко мне не подсоединены провода, нет никаких реактивных устройств — ничего. И для меня самого случившееся было полной неожиданностью. Я не знаю, как он это сделал, но…
Не надо было произносить имени Иисуса. Это значило признать этого человека тем, за кого он себя выдает.
А вдруг он и есть тот?
— Спасибо, — сказал Иисус.
Орм повернулся к своему месту, но остановился. У него дрожали ноги и вот-вот могли подкоситься. И тут его снова подняло и понесло по воздуху, остановило точно над креслом и плавно опустило.
— Йа Иешуа га-Мешиах! — рявкнула толпа. Иисус поднял руку, и воцарилось молчание.
В круг света вышли крешиец и человек, которые за веревки тянули клетку на колесах. В ней находился большой баран. За клеткой шел крешиец, держа в одной руке тонкое копье с закруглением на тупом конце, а в другой — большой топор.
Баран грозно блеял и бросался рогами на прутья клетки. Какая бы ни ждала его судьба, он ее не боялся и был готов сразиться с ней.
Процессия остановилась возле Иисуса, все ему поклонились, и один из крешийцев открыл дверь клетки. Минуту баран стоял неподвижно и вдруг рванулся из своей тюрьмы прямо к человеку в голубом хитоне. Толпа ахнула, кто-то вскрикнул. Иисус не обратил внимания. Он устремил на барана взгляд и вытянутый палец, и баран остановился, будто налетел на стену.
Тогда крешиец шагнул вперед и поднял топор. Лезвие сверкнуло сталью.
Иисус что-то сказал, и топор обрушился на шею барана. Лезвие рассекло шкуру, мышцы и кости, голова барана отлетела. Хлестнула кровь, окатив подол хитона и босые ноги.
Орма чуть не стошнило. Ширази и Дантон что-то сдавленными голосами прохрипели. В толпе не раздалось ни звука.
— Это неправильный способ убивать животное, — шепнул Бронски. — Не кошерный. Но оно вряд ли для еды, так что разницы нет.
Иисус прошел кровавую лужу, остановился, подобрал голову с пола и высоко поднял. По рукам и плечам его бежала кровь. Потом он нагнулся, приставил голову к телу барана и встал. Подняв глаза к небу, он что-то беззвучно сказал одними губами, снова наклонился, провел пальцами по разрезу и выпрямился. Потом отступил на шаг.
Баран неуверенно поднялся на ноги. Голова не отвалилась.
Иисус наставил на него палец, и животное потрусило обратно в клетку. Дверь закрылась, два буксировщика и человек с топором скрылись в тень вместе с клеткой.
— Йа Иешуа га-Мешиах!
В вопле толпы смешалось благоговение и триумф.
Бронски впился в руку Орма:
— Смотри, кровь исчезает!
Так и было. Красная жидкость вскипала и пропадала. За двадцать секунд пол, хитон и человек в нем стали чисты, как до начала бойни.
Иисус поднял руки и сказал что-то на иврите — наверное благословение. Потом он вышел, и больше в этот день Орм его не видел.
Бронски, потрясенный не менее своих спутников, все же сохранил иудаистское любопытство:
— Интересно, придется ли ему пройти ритуальное очищение после того, как на него пала кровь? Или потому, что он — Мессия, все его деяния кошерны по определению? Или потому, что кровь испарилась и он чист физически, на нем не было скверны? Или как?
Наблюдатель, оглядывающий пещеру после «заката», не увидел бы ни одного огня — только светились окна в двух домах язычников и витал под куполом бледный шар.
И вдруг засияли огоньки в каждом окне — будто сказал Господь: «Да будет свет!» Это мужчины засветили в каждом доме лампы, где горел жир «чистых» животных. При свете этого пламени совершалось вечернее молебствие — мужчины возносили хвалу Создателю, а семьи их стояли у окон.
Потом загасили фитили и включили электричество, семьи сели за торжественную праздничную трапезу, и радость струилась, как вино.
В доме Ширази, где ужинали все четверо землян, было оживленно, но не радостно.
— И вообще это могла быть не овца, а робот! — утверждала Мадлен Дантон. Она бросила вилку возле тарелки, где давно уже остыла еда. — Да по-другому просто быть не может. Это единственное разумное объяснение, а неразумных я слушать не желаю!
— Сама ты неразумна, — ответил ее муж. — Разве можно сделать такого робота?
— Для нас — нет. Но они далеко нас обогнали.
— Ты еще скажи, что Иисус робот. Или что все марсиане вообще.
— Не нужно столько сарказма, Надир. И не смотри на меня так, будто у меня приступ паранойи.
— Я бы так не сказал, — ответил Ширази. — Что я бы сказал, так это то, что тебе не хватает научного подхода. Ты слишком упряма. И не только в этом деле.
Надир все еще злился, что Мадлен отказалась готовить еду для семьи. Она заявила, что это его обязанность не меньше, чем ее. И вообще она готовить не умеет.
— А еще биохимик! — сказал тогда Надир с презрением.
